Пять четвертинок апельсина

– Вы сказали: Мирабель Дартижан?

– Да. Я ее дочь. Фрамбуаза.

– Погодите. Пожалуйста, подождите минутку! – В ее голосе не осталось и следа былой досады; она была по-прежнему профессионально вежлива, но прямо-таки задыхалась от волнения. – Только не вешайте трубку, пожалуйста!

17

Я ожидала обычной заметки, ну, самое большее статейки с парочкой фотографий. Вместо этого со мной затеяли беседу о правах на киносценарий и о возможности продать мои права за границу, причем не только на саму историю, но и на будущую книгу. Я, конечно, в ужасе заявила, что уж книгу-то написать мне точно не по плечу. Да, я умею читать и писать, но чтобы сочинить целую книгу… В моем-то возрасте? Они тут же принялись меня убеждать, что мои умения тут совершенно ни при чем, что для подобной работы как раз и существуют литературные «негры».

Литературные «негры»? Ничего себе! От этого выражения у меня мурашки по спине побежали.

Сначала я думала, что все делаю в отместку Лоре и Яннику. Желаю лишить их этой жалкой победы. Но время было упущено. Помнится, Томас как-то обмолвился, что мстить можно по-разному. И потом, они мне теперь и впрямь казались какими-то жалкими. Янник упорно слал мне письмо за письмом. Он сообщал, что живет теперь в Париже, что Лора подала на развод. Она со мной связаться даже не пыталась. И теперь я, пожалуй, относилась к ним обоим с некоторым состраданием. Они ведь, в конце концов, так бездетными и остались. А значит, не имеют понятия, какая из-за этого огромная между нами разница!

После звонка в редакцию вторым моим шагом был звонок Писташ. Она ответила мгновенно, словно караулила у телефона. Ее голос был очень спокойным, хоть и страшно далеким. Где-то на заднем плане слышались собачий лай и детские голоса – это Прюн и Рико играли во дворе в какую-то весьма шумную игру.

– Конечно, я приеду, – ласково пообещала Писташ. – Жан-Марк вполне может и один побыть с детьми несколько дней.

Ах, моя милая Писташ! Какая же она терпеливая и нетребовательная! Она даже не догадывается, каково это – носить такой камень на сердце. Ей-то, слава богу, не довелось пережить подобное. Она, наверно, меня любит и, возможно, даже простит меня, но вот понять по-настоящему никогда не сумеет. Впрочем, так оно и лучше. Для нее.

Мой третий, завершающий звонок был за границу. Я оставила сообщение, с трудом выговаривая иностранные слова. Голос мой по-стариковски дрожал, и мне пришлось несколько раз повторить просьбу, чтобы меня наконец поняли, – там слышались дребезжание посуды, чьи-то громкие голоса и музыка из автомата. Оставалось надеяться, что мое послание все-таки передадут Нуазетт.

18

Теперь уже всем известно, что случилось после того, как Томаса нашли. А нашли его очень быстро, не прошло и суток, причем в Ле-Лавёз, а вовсе не поблизости от Анже. Его не унесло течением вниз, а выбросило на песчаный берег всего в полумиле от деревни. Нашли Томаса те же немцы, что сразу обнаружили его мотоцикл, спрятанный в кустах у дороги неподалеку от Стоячих камней. От Поля мы знали, какие сплетни гуляют по деревне. Одни считали, что немца пристрелили неизвестные борцы Сопротивления, потому что он, будучи в патруле, засек их после начала комендантского часа; другие – что его прикончил какой-то снайпер-коммунист, желая завладеть важными документами; а некоторые были уверены, что с ним разобрались свои же, когда выяснилось, что он спекулирует на черном рынке армейским имуществом. В Ле-Лавёз вдруг стало очень много немцев – и в черных формах, и в серых; во всех домах по очереди производились обыски.

Но к нашему дому немцы особого внимания не проявили. У нас ведь даже мужчины не было, только трое сорванцов да их больная мамаша. Дверь им, когда они постучали, открыла я; я же все им и показала, даже вокруг дома провела, но их, кажется, куда больше занимало, знаем ли мы что-нибудь о Рафаэле Креспене. Поль потом поведал нам, что Рафаэль почти сразу исчез, либо на следующий день, либо еще ночью. Исчез без следа, прихватив с собой все наличные деньги и документы, а в подвале «La Mauvaise Réputation» немцы нашли целый склад оружия и столько взрывчатки, что ее вполне хватило бы дважды взорвать всю нашу деревню вместе с обитателями.

Немцы приходили к нам два раза, обыскали весь дом от погреба до чердака и, судя по всему, окончательно утратили к нам интерес. Я с некоторым удивлением отметила, что офицер СС, руководивший обыском, – тот самый краснорожий весельчак, который в начале лета хвалил на рынке нашу клубнику. Он остался таким же краснорожим и веселым, хоть и занимался отнюдь не самыми веселыми делами; меня он узнал и шутливо мимоходом взъерошил мне волосы, а потом проследил, чтобы солдаты после обыска все привели в порядок. На дверях церкви вывесили объявление, написанное по-французски и по-немецки: всех имеющих какие-либо сведения по этому делу приглашали добровольно ими поделиться. Мать в те дни практически не покидала спальню – мучилась от очередного приступа мигрени; днем она спала, а ночью бодрствовала и разговаривала сама с собой.