Пять четвертинок апельсина

«Скорее всего, это я виновата. Я столько раз мечтала это сделать, что, наверно, все-таки в итоге довела задуманное до конца. В колодце ведь его одежда, в кармане – его солдатский медальон. Он, должно быть, снова явился, и я не сдержалась, застрелила его, раздела и столкнула в реку. Я теперь, пожалуй, могу в точности все вспомнить, хотя вспоминается как-то неясно, словно во сне. Теперь мне многое кажется сном. Может, оно и к лучшему. И о содеянном я вовсе не жалею. После того, как он обошелся со мной, после всех его поступков, после того, что он позволил им сотворить с Рен, и со мной, и с моими детьми, и со мной…»

В этом месте слова разобрать почти невозможно; такое ощущение, будто мать внезапно охватил ужас и ее рука с зажатой в пальцах ручкой принялась выписывать по странице отчаянные вензеля, точно на коньках. Затем, видимо, она снова взяла себя в руки.

«Я должна думать о детях. Вряд ли они теперь в безопасности. Он ведь постоянно использовал их. Все это время мне казалось, что ему нужна я, но ему были нужны только мои дети, и он использовал их. Всячески меня тешил, притворялся влюбленным, но лишь для того, чтобы иметь возможность попользоваться моими детьми. Ох уж эти письма! Сколько же в них было злобы, но именно они и открыли мне глаза. Что мои дети делали в "La Rép"? Что он еще замышлял? Как после такого хотел их использовать? Может, даже и хорошо, что с Рен так получилось. В конце концов, ему эта история здорово подпортила жизнь. Как-то сразу все у него вышло из-под контроля. Да еще и человек погиб, что в его планы уж вовсе не входило. Те, другие немцы никогда по-настоящему во всем этом не участвовали. Их он тоже только использовал. Чтобы в случае чего свалить вину на них. А теперь и мои дети…»

Дальше совершенно неразборчиво, потом немыслимыми каракулями вкривь и вкось нацарапано:

«Господи, хоть бы вспомнить! Что на этот раз он обещал мне за молчание? Принести еще таблеток? Неужели он и впрямь думал, что я смогу спать спокойно, зная, какую цену отдала за эти таблетки? А может, он просто улыбался и гладил мне лицо, как только он один и умеет, словно все у нас с ним по-прежнему, ничего не случилось, ничего не переменилось? Но что все-таки заставило меня это сделать?»

Фразы прочесть можно, хоть и написаны они дрожащей рукой, и чувствуется, что мать невероятным усилием воли сдерживала эту дрожь.

«Платить, конечно, приходится за все. Но я не стану расплачиваться своими детьми! Возьмите кого-нибудь другого. Кого угодно. Возьмите хоть всю деревню, если хотите. Когда во сне я вижу их лица, то уверена, что сделала это ради них, своих детей. Надо бы, наверно, на время отослать их к Жюльетт, а самой со всем здесь разобраться и, как только кончится война, забрать их. Там безопасно. И от меня подальше. Да, надо отослать их подальше от меня, мою милую Рен, Кассиса и Буаз. В первую очередь мою маленькую Буаз. Да и что еще я могу для них сделать? Господи, кончится ли все это когда-нибудь?!»

Прямо посреди этой горькой исповеди аккуратно записан красными чернилами рецепт запеканки с крольчатиной. А дальше другими чернилами и совсем в ином тоне – ее дальнейшие рассуждения о планах на будущее; такое ощущение, словно она, пока писала рецепт, успела все хорошо обдумать.

«Итак, решено. Отошлю их к Жюльетт. Там они будут в безопасности. Сочиню что-нибудь на радость местным сплетникам. Не могу же я просто так взять и бросить ферму; и о деревьях в преддверии зимы нужно позаботиться. Прекрасная Иоланда все еще больна грибком, надо бы непременно его извести. Детям без меня будет безопасней. Это я теперь точно знаю».

Мне больно представить, какие мучительные чувства терзали ее душу. Страх, угрызения совести, отчаяние и ужас от мысли, что она все-таки сходит с ума, что ужасные приступы открыли дверь ее ночным кошмарам и те устремились прямиком в реальную жизнь, угрожая всему, что она так любит. Но и здесь видны твердость ее воли, ее стойкость и упрямство, которые я унаследовала от нее, а также инстинктивное желание любым способом, даже ценой собственной жизни удержать то, что ей принадлежит.