Пять четвертинок апельсина

Наверно, все мы тяжко, хотя и по-разному, переживали потрясение. Но никогда это не обсуждали; каждый справлялся сам, как мог. Ренетт пряталась у себя в комнате, часами валялась на кровати и рассматривала киножурналы. Кассис без конца читал, и мне казалось, что он стремительно, прямо на глазах стареет, превращаясь чуть ли не в пожилого человека, словно в нем что-то надломилось и уже никогда не выправится. Ну а я почти все время проводила в лесу или на реке. На мать мы в то время внимания почти не обращали, хотя ужасные приступы у нее следовали один за другим и продолжались дольше, чем тот, самый долгий, вызванный мною с помощью апельсиновых шкурок. Но мы уже как-то успели забыть, что ее нужно бояться. Даже Рен перестала вздрагивать, слыша ее гневные окрики. В конце концов, мы ведь теперь стали настоящими убийцами. Чего ж нам ее-то бояться?

Ненависть моя, как и мой гнев, будто утратила цель: Старая щука была пригвождена к Стоячему камню, так что винить ее в смерти Томаса вряд ли имело смысл. Однако я постоянно чувствовала, что она жива, что она наблюдает за мной, словно в объектив фотоаппарата, щелкает затвором, разгоняя тьму и примечая все на свете. Выходя из своей комнаты после очередной бессонной ночи, мать выглядела бледной, измученной и какой-то совершенно отчаявшейся. И я ощущала, как ненависть в моей душе оживает, напрягается при виде ее, сжимается и превращается в изысканный черный бриллиант осознания.

Это была ты была ты была ты.

Она смотрела на меня, будто читая мои мысли.

– Что ты, Буаз?

Ах, каким дрожащим, каким уязвимым был ее голос!

И я отворачивалась, чувствуя, что ненависть окрепла в сердце, точно кусок льда.

А мать судорожно вздыхала у меня за спиной.

19

Затем в колодце испортилась вода. Всегда такая чистая и вкусная, она вдруг приобрела коричневатый, какой-то торфянистый оттенок и странный, горьковатый, горелый привкус, словно в колодец неведомо как упали сухие листья и теперь гниют там. День или два мы не обращали на это внимания, но вода становилась все хуже, и даже мать, у которой вроде бы стали не так часто случаться ужасные приступы, это заметила и предположила:

– Наверно, что-то попало в воду.

Мы уставились на нее, изобразив на лицах обычное тупое равнодушие.

– Схожу, пожалуй, взгляну, – решила она.

Мы стоически ждали разоблачения, старательно демонстрируя друг перед другом храбрость.

– Да ничего она не докажет, – с отчаянием в голосе заявил Кассис. – Ей ничего не известно.

Рен захныкала:

– Ты что? Она же сразу все поймет! Сразу! Как только все вытащит, так сразу и догадается!

Кассис яростно впился зубами в костяшки пальцев, словно пытаясь задушить рвущийся наружу вопль, и простонал:

– Ну почему ты скрыла, что в свертке был кофе? И о чем ты только думала?

Я пожала плечами. Единственная из нас троих, я хранила полную безмятежность.

Но разоблачение так и не состоялось. Мать вернулась от колодца с полным ведром сухих листьев и сообщила, что вода чистая.

– Наверно, ил с реки вместе с грунтовыми водами просочился, – пояснила она почти веселым тоном. – Вот спадет вода в реке, грунтовые воды понизятся, и вода в колодце будет совсем чистой, как прежде. Сами увидите.

Колодец она снова заперла на замок, а ключ повесила не на дверь, а себе на пояс, лишив нас всякой возможности все проверить самим.

– Сверток, наверно, ушел на самое дно, – предположил Кассис. – Он ведь довольно-таки тяжелый был, верно? Она не заметит его, если только колодец не пересохнет.

Вероятность того, что наш колодец пересохнет, была крайне мала, и мы прекрасно это понимали. Как понимали и то, что к лету содержимое свертка наверняка превратится на дне колодца в непонятное месиво.

– Мы спасены, – подытожил Кассис.

20

Рецепт малинового ликера:

«Я сразу ее узнала. Сначала, правда, решила, что туда просто нанесло листьев, и попыталась подцепить их багром да выудить из колодца, надеясь, что вода станет получше. Почистить малину, вынуть цветоножки и на полчаса замочить ягоды в теплой воде. И вдруг обнаружила, что это не листья, а скатанная военная форма, перетянутая ремнем. Мне даже в карманах рыться не было нужды – я и так тотчас догадалась. Потом воду слить, хорошенько подсушить ягоды и высыпать в просторную посудину или банку, полностью покрыв дно. Хорошенько посыпать сахаром и дальше накладывать слой за слоем – слой малины, слой сахара – до самого верха. Сперва-то я даже думать была не в состоянии. Детям просто сказала, что колодец я прочистила и воду теперь можно брать. А сама пошла и легла. Колодец я заперла на замок. Но сколько ни лежала, ясности в голове не прибавилось. Залить малину и сахар коньяком, лить осторожно, стараясь не повредить слои; когда устоится, долить коньяка до самого верха и оставить как минимум года на полтора».

Почерк мелкий и аккуратный; в записи использован тот дурацкий шифр, к которому она вечно прибегала, желая сохранить воспоминания в тайне от всех. Я почти слышу ее голос; она вполне спокойно, чуть в нос, делится своими выводами: