Пять четвертинок апельсина

Как я могла все это объяснить дочери? Казенный запах больницы – запах вареной капусты, прачечной и болезней; орущие психи в палатах с мягкими стенами; толпы совершенно потерянных людей, которые плачут, если им не нравятся печеные яблоки, или вдруг с неожиданной злобой, с воплями набрасываются друг на друга, беспомощно размахивая кулаками, толкаясь и налетая на эти бледно-зеленые стены. Я помню одного мужчину в кресле-каталке, еще довольно молодого, с лицом, напоминавшим изуродованный шрамами кулак, и глазами, исполненными полной безнадежности. Эти глаза как-то жутко вращались, а сам он, не умолкая, пронзительно выкрикивал: «Мне здесь не нравится! Мне здесь не нравится!»; я все время слышала его голос, пока он не стих сам собой, превратившись в некое монотонное бормотание, и я вдруг обнаружила, что мне совершенно безразлично его отчаяние. А еще одна женщина все время стояла в углу, повернувшись лицом к стене, и плакала, но на нее никто не обращал внимания. И наконец, она, Рен… точнее, некая огромная женщина на кровати, безобразно расплывшаяся, с обесцвеченными волосами, с невероятно толстыми, круглыми, белыми ляжками, с холодными и мягкими, как сырое тесто, руками, все время безмятежно чему-то улыбавшаяся, что-то нашептывавшая… Только голос был прежний, иначе я ни за что бы не поверила, что это она. А она детским голоском все напевала что-то бессмысленное, какие-то отдельные звуки или слоги, и глаза у нее были пустые и круглые, как у совы. Я заставила себя дотронуться до ее руки. «Рен. Ренетт». В ответ та же пустая улыбка, слабый кивок, словно в своих мечтах она была королевой, а я ее подданной. Медсестра тихо сообщила мне, что Рен забыла свое имя, но это ничего, она вполне счастлива, у нее бывают «хорошие дни» и она любит телевизор, особенно мультфильмы, а еще она любит, когда ей расчесывают волосы под аккомпанемент включенного радио. «У нас, конечно, еще бывают порой наши ужасные приступы, – пожаловалась медсестра, и я прямо-таки вся похолодела, услышав знакомые слова; что-то екнуло у меня под ложечкой и тут же превратилось в яркий, ледяной ком страха. – И по ночам мы порой просыпаемся». Странно звучало это местоимение «мы», словно медсестричка готова была стать частью этой женщины, разделить с ней тяжкое бремя ее старости и безумия. «И небольшие вспышки гнева у нас иногда случаются, правда ведь?» Она ласково мне улыбнулась, молодая блондинка лет двадцати, и я в эти минуты испытала к ней такую ненависть – из-за ее юности и этого радостного невежества, – что тоже почти улыбнулась ей.

Вот и сейчас, взглянув на дочь, я почувствовала у себя на лице примерно такую же улыбку и сразу отругала себя за это. И снова попыталась что-то объяснить Писташ уже более спокойным, чуть ли не извиняющимся тоном.

– Тебе же известно, как это бывает, – произнесла я. – Я всегда не выносила стариков и больницы. Но деньги я туда посылаю регулярно.

Вот эта фраза была лишней. Иногда что ни скажешь, все невпопад. Моя мать это отлично знала.

– Деньги! – презрительно бросила Писташ. – Неужели людей интересуют только деньги?

Вскоре она легла спать, и с того вечера все у нас с ней пошло наперекосяк. А через две недели они уехали – немного раньше обычного. Писташ жаловалась, что устала, что ей еще нужно готовиться к началу учебного года в школе, но я-то видела: причина не в этом. Я попыталась вызвать ее на откровенность, однако ничего хорошего из этого не получилось. Она была какой-то отстраненной, глаза смотрели настороженно. Еще до их отъезда я обратила внимание, что дочери очень часто стали приходить письма, но не придала этому значения. Что к чему, я поняла только значительно позже. А тогда мои мысли были заняты совсем другим.

2

Через несколько дней после истории с Янником и Лорой появился этот автофургон. Его притащил на прицепе огромный трейлер и пристроил прямо напротив моего кафе «Crêpe Framboise» на поросшей травой обочине, где уже суетился какой-то молодой человек в бумажной красно-желтой шапке. Я как раз обслуживала клиентов и особого внимания на это не обратила. Однако, снова выглянув наружу где-то около полудня, я с удивлением обнаружила, что трейлер уехал, а на обочине стоит небольшой автофургон и на нем ярко-красной краской крупно написано: «Super Snak»[44]. Я подошла поближе, чтобы получше его разглядеть. Там, кажется, никого не было; металлические ставни на окнах спущены и укреплены цепью с тяжелым замком. Я постучалась, но мне никто не ответил.