Пять фараонов двадцатого века

Готовность к состязанию в любой форме и по любому поводу ввергала Фиделя в опасные ситуации. Однажды он заключил пари с приятелем на пять долларов: поеду на велосипеде, врежусь в стену и останусь цел. Испытание проходило в большом зале с колоннами. Видимо, Фидель разогнался на совесть, потому что после столкновения с одной из колонн был отправлен в больницу на несколько дней.[129]

Были две вещи, которые он совершенно не переносил и не прощал: насмешки и поражения. Сокурсник назвал его «сумасшедшим», он накинулся на него с кулаками, но — редкий случай — проиграл схватку. Вне себя от ярости укусил противника за руку, потом навёл на него пистолет. Отцы-иезуиты едва успели развести врагов. Однако много лет спустя, в «освобождённой» Кубе этот сокурсник оказался в тюрьме.[130]

Парадоксально, но человек, впоследствии гипнотизировавший своими речами миллионы слушателей, в юности не блистал красноречием. Он очень хотел поступить в студенческий ораторский кружок. Но для этого, в качестве вступительного теста, нужно было произнести десятиминутную речь без заметок. Фидель пытался несколько раз и проваливался. Он начинал нервничать, отвлекаться, терять нить изложения. Его, в конце концов, приняли, но с трудом. Интересно было бы проследить дальнейшие судьбы членов приёмной комиссии.

Зато у Фиделя был один накатанный приём привлечения сторонников. Он отводил в сторону нужного кандидата и говорил ему: «Педро, ты же знаешь, что в этом университете есть только два человека, способные видеть корень проблемы, — ты и я». Полчаса спустя, в противоположном конце коридора, он мог говорить кому-то другому: «Хозе, ты же знаешь, что в этом университете…» Пару дней спустя Педро и Хозе, встретясь, могли рассказывать друг другу об этой нехитрой стратегии, посмеиваться — но только за спиной Фиделя. Его необузданный нрав уже тогда был хорошо известен окружающим.[131]

Отец Лоренте благоволил энергичному и предприимчивому студенту, он считал, что именно такие лидеры нужны будущей Кубе. «Он не был глубоким человеком, но брал интуицией, — вспоминал иезуит. — Настоящий радар! И ещё в нём была испанская жестокость… Кубинцы мягче… Кубинец скорее уступит, чем заставит страдать окружающих. Испанец, особенно с севера, из Галисии, жесток».[132]

Независимая, освобождённая от Испанской империи Куба не стала страной, на примере которой можно было бы знакомиться с преимуществами демократического правления. Разгул насилия не утихал, смена власти сопровождалась кровопролитиями, диктатуру Джерарда Мачадо сменяла диктатура Фульгенсио Батисты. В латифундии отца Кастро мог наблюдать, как легко покупались и продавались голоса на местных выборах, какими бесправными оставались рядовые граждане. На таком фоне всякий легко мог вообразить себя принципиальным высокнравственным защитником права и справедливости.

Что и произошло с Фиделем Кастро к концу его окончания учёбы на юридическом факультете Гаванского университета (1950). Есть соблазн выстроить цепочку знаменитых адвокатов — Робеспьер, Ленин, Кастро — и покатить очередной обвинительный шар в сторону этого «крапивного семени». Но на это нам ответят напоминанием о том, что почти половина подписантов американской Декларации независимости тоже были адвокатами. Вот если бы существовал на свете некий невидимый международный «Университет бунта», тогда мы имели бы право объявить, что в 24 года Фидель Кастро закончил его, получив диплом с отличием.

Комментарий второй: В ПОГОНЕ ЗА БЕССМЕРТИЕМ

Владеешь ты всерадостною тайной:

Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог.

Владимир Соловьёв

Именно так следует объяснять глубинный смысл всех религиозных войн, всех историй о добровольном мученичестве за свою веру, всех массовых самосжиганий, также как и свирепых преследований еретиков и иноверцев. Чужое бессмертие угрожает моему тем, что оно ставит моё бессмертие под сомнение, обесценивает его, лишает уникальности, открывет атакам рационализма и скепсиса.

Но начиная с эпохи Просвещения религия перестаёт быть главным пристанищем и утолителем человеческой жажды бессмертия. Реформация разрушила единство христианской церкви, и люди начали искать новых путей приобщения к вечности. В конце 19-го века французский мыслитель Гюстав Лебом писал в своей книге «Психология народов и масс»: «Рождение новых богов всегда означало зарю новой цивилизации, и их исчезновение всегда означало её падение. Мы живём в один из тех исторических периодов, когда на время небеса остаются пустыми. В силу одного этого должен измениться мир».