Пять костров ромбом

Выскочив из трамвая, Петр нос к носу столкнулся с Хабаровым. Устремив вперед острую бороду, художник задумчиво смотрел вдаль. За его спиной болтался неказистый рюкзачишко, с плеча на длинном ремне свисал облезший, с потрескавшимся лаком и разноцветными пятнами краски этюдник.

— Здравствуйте, Валериан Якимович, — образование воскликнул Петр.

Художник тряхнул головой, словно выходя из сомнамбулического сна, поправил сползшую на глаза спортивную шапочку и улыбнулся:

— Петр Ефимович…

— Я вижу вы на природу собрались?

— На Байкал еду, — ответил Хабаров. — Командировали от нашего Союза на открытие выставки самодеятельных художников. Вот и решил сочетать приятное с полезным, — он похлопал по этюднику, — давно мечтал посмотреть на зимний Байкал, да разве вырвешься, а тут такой случай. Поработаю немного.

— Да-а, — с завистью протянул Свиркин, — а я вот на Байкале никогда не был…

— Еще побываете, — успокоил его художник и спохватился. — Вы не ко мне, Петр Ефимович?

— Нет, к Скубневской, я ведь тогда не застал ее.

— В мастерской она, я только что от нее, заходил посидеть перед дорогой, — сказал Хабаров и засуетился при виде приближающегося трамвая.

…Петр никак не мог подумать, что стоящая перед ним маленькая, худенькая, с усыпанным веснушками остреньким носиком женщина и есть та, к кому он пришел. Собранные в пучок русые волосы, клетчатая фланелевая рубашка навыпуск, простенькие брюки.

— Я Скубневская, — ответила она с улыбкой.

От этой улыбки Свиркин почувствовал себя легко и свободно. Небольшие серые глаза художницы, казалось, излучали тепло. Ее внешность, безусловно, проигрывала внешности Ершовой, но… В общем, особой загадки, почему художник полюбил эту маленькую женщину, не было.

— Мне Валериан Якимович сказал, что вы были в хороших отношениях с Ершовым… Я из милиции… пришел к вам за помощью…

— Галина Витальевна, — протянула миниатюрную узкую руку Скубневская.

— Петр Ефимович, — осторожно ответил на рукопожатие оперуполномоченный и, взглянув в повлажневшие глаза художницы, сообразил, что зря он так сразу брякнул о Ершове, надо бы как-то иначе. Но как!?

Мастерская Скубневской была такая же большая, как у Хабарова, но выглядела гораздо уютнее. Много цветов, иллюстрации к детским книжкам, напоминающие рисунки школьников мелками на асфальте: большие ярко-желтые солнца с длинными, достающими до земли лучами, круглые мордашки с огромными синими глазами, голубые блины озер, разноцветные воздушные шары на толстеньких нитках-канатиках, долговязые папы и мамы в темных пальто-трапециях. Петр рассматривал рисунки и не мог заставить себя повернуться, боковым зрением он видел, как Галина Витальевна сидит на столе, сцепив руки, и отрешенно смотрит в большое окно.

— Петр Ефимович, я понимаю, вы не из праздного любопытства, но… мне просто тяжело говорить о Саше…

Лучше бы Петр не поворачивался. Он попытался изобразить на лице сочувствие, но получилось это довольно неуклюже. Скубневская мгновенно уловила фальшь, и ее лицо стало совсем неожиданно для него резким, чуть ли не злым.

— Только не надо изображать боль, — бросила она. — Я на похоронах этого насмотрелась. “Нас оставил простой талантливый человек, которого все мы любили”. Любили! Сами дохнуть ему не давали… Не все, конечно… Но этот, который распинался над гробом, сам первый поднял руку против Саши, когда решался вопрос быть или не быть ему членом Союза. Сашина смерть… Да что там говорить! Своеобразие его почерка хлестало по их самолюбию. Он видел то, чего не видели они. Как же они могли спокойно смотреть на это?! А этот, который плакал, называл Сашины картины выкрутасами. Так и говорил: выкрутасы! А Саша не мог иначе… И эта выставка… Его оплевали, я другого слова не нахожу. Откуда у людей столько яда?! Вы думаете, легко сдерживаться, когда плюют в лицо? Я-то знаю, как он переживал… Вот здесь, — она ткнула пальцем в том направлении, где стоял Свиркин, — он бегал, схватившись руками за голову, и бормотал что-то про себя. Я только расслышала: “Сжечь все! Для кого, зачем работаю?!” Я не могла его остановить… И вот…

Художница закрыла лицо дрожащими руками. Петр, он сам не понял, как это получилось, подошел к ней и, словно старший брат, хотя был моложе лет на десять, положил руку на ее вздрагивающее плечико:

— Не надо так… Вы не правы, многие на самом деле хорошо относились к Александру. Вы же сами знаете… Да и отзывы на выставке были прекрасные, а злые люди многим встречаются на пути…

— Да, да, конечно, извините… Я просто очень люблю его… Наверное, поэтому наговорила глупостей, извините, — Скубневская вытерла глаза рукавом рубашки.

Рука Петра незаметно сползла с ее плеча.

— Галина Витальевна, я хотел вам сказать… Хоронили… не Александра.

Скубневская быстро подняла покрасневшие глаза.

— Я не знаю, что случилось с Ершовым, пока не знаю. Но то, что хоронили другого, нами установлено точно, — пояснил Петр.

— Как же это? — широко раскрыла глаза художница.

— Это долгая история… В общем, мне надо знать мельчайшие подробности…

Лицо Скубневской озарилось надеждой.