Пять лепестков на счастье

– А вообще, это идея для сувениров. Можно выпустить магнит с такой сиренью, или на коробке с мылом нарисовать, или открыток напечатать. Наверняка кто-нибудь захочет купить пять лепестков на счастье.

– Отличная идея, – сказала дама.

«Садись, пять», – добавил про себя Одинцов, а вслух произнес:

– Я не вижу Саши. Она где?

Строгое лицо смягчилось.

– Скоро придет, вы пока располагайтесь, занимайте место. Сегодня у нас в честь фестиваля концерт для гостей.

Дмитрий послушался совета. Он купил чай и расположился за свободным столиком поближе к сцене. Группа экскурсантов, закончившая свой мастер-класс, вышла на улицу.

Сад был полон. В воздухе витало ожидание. Наконец на сцене появился эльфовидный Кирилл, он поклонился публике и сел за пианино. Волосы музыканта были тщательно уложены, одет он был в черный фрак, петлицу которого украшала хризантема. Такое чувство, что костюм этот товарищ одолжил у актера недавно виденного немого кино.

«Какой слащавый типаж, – подумал Одинцов. – Не может быть, чтобы она… и этот…»

Кирилл заиграл мелодию старинного романса. На сцену вышла Саша. Концерт начался. Она была в длинном закрытом платье бледно-желтого цвета. Начав петь «Белой акации гроздья душистые», Саша казалась пришелицей из другой эпохи. Даже короткие волосы собрала так, что сразу и не понять про стрижку.

И брошь с веткой сирени около горла. Все правильно – на удачу.

Саша пела. Он слушал голос, почти физически ощущая, как стираются границы времени, и этот постановочный концерт вместе с предыдущей экскурсией, этот сад с цветами и чаем на открытом воздухе давали возможность окунуться в позапрошлый век. Умело созданная человеком иллюзия, которой поддались очарованные зрители. А он не мог. Все в Одинцове сопротивлялось этому. Потому что на сцене стояла Саша, и он смотрел на ее лицо, слушал ее голос, ставший более глубоким и выразительным, чем много лет назад, когда он впервые ее услышал. И песни она теперь пела совершенно другие. Одинцов никогда не слышал в исполнении Саши романсы. Да, наверное, тогда она и не смогла бы их спеть настолько проникновенно и зрело.

Он видел перед собой женщину – свою жену и незнакомку одновременно. Между Сашей тогдашней и Сашей сегодняшней – пропасть. Та сидела на стуле, перебирая пальцами в серебряных колечках струны, и пела баллады-мечтания. Эта стояла на сцене, строгая, элегантная. Она пела о жизни. Ту он знал, с этой только предстояло познакомиться.

Саша сегодняшняя манила, завораживала, заставляла себя слушать.

Он все пропустил. Все… На губах вместо вкуса крепкого чая отчетливо ощущался вкус горечи. Свой путь женщина на сцене прошла одна, без него.

И почему-то совсем некстати вспомнилось, как очень давно, еще в самом начале, когда они ездили летом на море и взяли напрокат в отеле велосипеды, Саша, громко смеясь от страха и восторга, катила вечером по тротуару вдоль берега.

– Ты не понимаешь, я же с детства не садилась на велосипед! – кричала она. – Я сейчас упаду!

Но не упала. Только хохотала, обгоняя Одинцова и показывая ему язык. А потом они сидели в обнимку на прохладном песке и смотрели, как розовый закат окрашивает бледное серое море яркими красками, и было настолько хорошо, что казалось, вот так, обнимая друг друга, можно просидеть целую вечность. Не получилось.

Теперь кто-то другой… о другом он думать не хотел, но после очередного романса эльф поднялся со своей табуретки, подошел к Саше и поцеловал ей руку. Франт и позер! Публика громко хлопала. У Одинцова аплодисменты отдавали эхом в висках. И снова вернулся вчерашний вопрос: кто этот тип – просто знакомый или нечто большее?

Ему совсем не нравилось видеть серебристоволосого Кирилла рядом с Сашей. А тот улыбался, что-то шептал на ухо, внимательно слушал тихий ответ. Разговор двух хорошо знакомых людей. Она кивнула и сделала шаг в сторону. Пианист вернулся на свое место. Концерт продолжился.

Саша села в плетеное кресло около сиреневого куста и слушала вместе со всеми музыку – вальс. Ее пальцы неспешно перебирали длинные кисти накинутой на спинку кресла шали.

Одинцов не отрываясь смотрел на сцену.

Ревность, удушающая, злая, нелепая, накрыла полностью и отравляла. Снова он думал о велосипедах и море, и родинке за ее ухом, и о том, видел ли этот пианист с хризантемой в петлице маленькое темное пятнышко? Трогал его?

С чего Одинцов взял, что Саша хранила верность, когда он сам…

Вальс закончился. Она поднялась со своего кресла, вышла на середину сцены, держа в руках шаль, обвела невидящим, обращенным внутрь себя взглядом сад.

Заиграла музыка. Саша начала петь.

Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины…

Это было наваждение. Глубокий грудной голос обволакивал, укутывал во что-то теплое и мягкое, едва осязаемое. С каждым пропетым словом воздух словно наполнялся ароматами и постепенно стал густым и насыщенно-вязким. Невозможно было пошевелиться, хотелось слушать, ловить каждый ее вдох, каждое мгновенье.