Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

– Как я мог верить в немецкую победу? – спросил я. – Вы сами раскрыли мне глаза на то, как вы развязали грандиозное столкновение со всем миром. Силы в этом конфликте были слишком неравны.

Гиммлер заметил:

– Ах, Керстен, мы допустили много серьезных ошибок. Если бы можно было начать заново, я многое сделал бы по-другому. Но сейчас слишком поздно. Мы хотели величия и безопасности для Германии, а оставляем позади себя груду руин, рухнувший мир. Однако остается фактом, что Европа должна сплотиться под новым стягом, иначе все пропало. Я всегда хотел сделать как лучше, но очень часто приходилось действовать вопреки моим истинным убеждениям. Верьте мне, Керстен, это было очень мучительно и горько. Но фюрер приказывал мне, а Геббельс и Борман дурно влияли на него. Я как верный солдат был вынужден подчиняться, ведь ни одно государство не выживет без подчинения и дисциплины. Теперь же я сам могу решать, сколько мне еще прожить, поскольку моя жизнь лишилась смысла. И что история скажет обо мне? Жалкие умы, охваченные жаждой мести, оставят для потомства лживый и извращенный рассказ о великих и славных делах, которые я, заглядывая далеко вперед, совершил для Германии. На меня взвалят вину за многое, сделанное другими. Самые лучшие элементы германского народа погибнут вместе с национал-социализмом, и это настоящая трагедия. Мы не нужны тем, кто останется, кто будет править Германией. Союзники смогут поступать с Германией так, как им угодно.

Мы направились к машине Гиммлера. Он сел в машину и, протянув мне руку, сказал:

– Керстен, я от всей души благодарю вас за те годы, когда я пользовался вашими медицинскими талантами. Сейчас мои мысли обращены к моей бедной семье. Прощайте!

У Гиммлера стояли слезы в глазах.

Машина покатила прочь…

XLI Снова в Стокгольме

Доклад шведскому министру иностранных дел

Стокгольм

23 апреля 1945 года

Вчера вечером мы вылетели из аэропорта Темпельхоф в Копенгаген; вокруг стоял грохот русских пушек. Из Копенгагена мы вернулись в Стокгольм поездом.

Тем же вечером в Стокгольме я отчитался перед министром иностранных дел Гюнтером. Сегодня я передал ему полный доклад и итоги переговоров с Гиммлером.

Слово Гиммлера ставится под сомнение

Стокгольм

27 апреля 1945 года

Шторьх до сих пор не в состоянии оценить того, чего мы достигли на переговорах с Гиммлером. Особенно он сомневается, будет ли Гиммлер придерживаться соглашения и не отдаст ли в последний момент контрприказ, который приведет к уничтожению евреев в концлагерях. Полагаясь на свое знакомство с менталитетом Гиммлера, я заверил Шторьха, что ничего такого не случится. Кроме того, я принял специальные меры против такой возможности, переговорив с бригадефюрером СС Шелленбергом и доктором Брандтом, которые взялись предотвратить издание подобных приказов. Однако Гиммлер выполнил свои обязательства, как я и ожидал. Кроме того, я объяснил Шторьху, почему освобожденные евреи проходят под именем поляков.

XLII Генрих Гиммлер

Догматик и романтик

Когда меня впервые вызвали к Гиммлеру в 1939 году, я оказался лицом к лицу с человеком, чья внешность совершенно не соответствовала тому, как обычно представляют себе рейхсфюрера СС и главу тайной полиции. Это был маленький человек, бросавший на меня живые взгляды из-под пенсне; можно даже сказать, что в его широких скулах и круглом лице было что-то восточное. Он отнюдь не принадлежал к атлетическому типу и держался скованно – в его движениях не было ни свободы, ни гибкости.

Здоровье у него было очень слабое. Гиммлера беспокоили мучительные боли в области желудка, которые порой продолжались по пять дней и настолько изнуряли его, что потом он чувствовал себя выздоравливающим после тяжелой болезни. Он очень долго оправлялся от этих приступов. Гиммлер опасался, что эти колики связаны с какой-то опасной и неизлечимой болезнью, и ужасно боялся рака (его отец страдал этим недугом). В детстве Гиммлер дважды болел паратифом и дважды – дизентерией; кроме того, у него всегда был неважный желудок. Когда Гиммлер обратился ко мне за помощью, он только что перенес острое отравление рыбой и крайне медленно выздоравливал. За две недели я избавил его от колик и вернулся в Голландию.

Когда друзья стали расспрашивать, какое впечатление произвел на меня Гиммлер, я сказал, что если бы встретил его на улице или в общественном заведении, не зная, кто он такой, то принял бы его за респектабельного городского чиновника или учителя – может быть, даже за директора школы.