Пять лет спустя, или Вторая любовь д'Артаньяна

После этих слов д'Артаньяну ничего не оставалось, как спуститься с Портосом в трактир.

Утром д'Артаньян, предчувствуя возможные осложнения, поехал в Лувр как можно раньше. И не ошибся: едва он успел проверить посты, как из своих покоев вышел король, велел лейтенанту взять двадцать мушкетеров и следовать за ним. На почтительный вопрос, приказать ли подать коня из мушкетерской конюшни, король только отрицательно мотнул головой.

Они вышли из ворот Лувра — впереди король, шагающий широко и твердо, за ним, отстав на полшага, д'Артаньян, и еще на шаг позади, колонной по двое, вооруженные мушкетеры.

Король, не оглядываясь, пересек улицу Сент-Оноре и подошел к воротам Пале Кардиналь. Завидя его, гвардейцы отдали воинское приветствие. Король пнул ногой створку ворот и прошествовал во двор. У дверей его уже ждал офицер гвардейцев, но Людовик нетерпеливо отстранил его и вошел в здание, за ним д'Артаньян, за д'Артаньяном мушкетеры, вдруг вспомнившие многочисленные стычки с гвардейцами и потому державшиеся высокомерно и сурово.

Король, не обращаясь непосредственно ни к одному из приближенных Ришелье, потребовал провести его в спальню кардинала.

Д'Артаньян, следуя за ним, догадывался, сколь велик гнев Людовика, ибо всем, и королю в том числе, было хорошо известно: кардинал работает ночами, а в первую половину дня отсыпается. Никто не смел его будить. И без слов было ясно, что король намеренно пришел так рано, желая показать, как сильно он разгневан.

Хотя Людовик шел быстро, камердинер кардинала успел не только разбудить Ришелье, но и набросить ему на плечи халат.

В двери король обернулся к д'Артаньяну и бросил:

— Проследите, чтобы здесь не было гвардейцев господина кардинала! — и вошел в спальню, не потрудившись закрыть за собой дверь.

— Как вы посмели передать в руки судейских документы, бросающие тень на доброе имя королевы Франции? — услыхал лейтенант резкий голос своего повелителя.

— Сир… — дальше кардинал заговорил, понизив голос, и лейтенант больше ничего не расслышал.

— А мне нет дела, что судебный процесс уже начался! — крикнул король.

И опять долгое и неразборчивое бормотание кардинала.

— Это ваша забота и забота ваших судейских, как изъять доказательства! Я сказал! — король выбежал из кабинета, яростно захлопнув за собой дверь, словно хотел отрезать от себя своего министра, и помчался к выходу. Мушкетеры, слышавшие последние, властные слова короля, посмотрели на него с уважением и поспешили за ним.

Но на этом "утро твердых шагов", как впоследствии назвали его придворные остряки, не окончилось.

Людовик, столь же стремительно, как шел в кардинальский дворец, вернулся в Лувр, прогромыхал каблуками по залам и переходам, ведущим на половину королевы и ворвался в ее спальню.

Д'Артьаньян с удовольствием отстранил швейцарца и сам встал у двери, охраняя повелителя.

— Я знал, что вы не любите меня! — закричал Людовик с порога, не заботясь, слушать его или нет посторонние уши. — Я знал, что вы кокетка! Я знал, что вы испанка до мозга костей и так и не стали за пятнадцать лет французской королевой! Но я не знал, что вы идиотка!

— Сир!

— Молчите! Только полная, законченная идиотка может писать такие письма королеве-матери! Боже, кому? Кому? — патетически вопрошал он молчавшую Анну Австрийскую. — Этой Медичи, у которой не хватило ума понять все величие замыслов своего мужа, моего отца! И у которой не хватило ума даже на то, чтобы немедленно сжечь ваши идиотские письма!

Дверь с грохотом захлопнулась. Видимо, король яростно пнул ее ногой. Но вскоре он выскочил из спальни жены и почти бегом помчался во внутренний двор, к конюшням. Но теперь слуги и, в первую очередь, д'Артаньян предугадали его желание, и когда он появился в конюшнях, его уже ждал оседланный вороной конь, а чуть в стороне конвой мушкетеров.

Через несколько минут королевская кавалькада пересекла по мостикам незаконченный оборонительный вал и помчалась в сторону Елисейских полей.

В тот же день королева уехала в монастырь Вилль де Грас помолиться. Она многие годы дружила с его настоятельницей абатиссой Леонорой, в миру Луизой де Милле. Монастырь славился своей тишиной и пасекой, вселяющей в душу умиротворение.

Два дня Лувр жил приглушенной жизнью, жадно ловил слухи, доносящиеся из зала Парижского городского суда, где шел беспрецедентный процесс над отсутствующей, до сих пор не пойманной мадемуазель де Фаржи. Какие только слухи не ходили по городу! Рассказывали, что старого прокурора заменили молодым, что молодой прокурор произнес блестящую речь, а старого хватил удар, и теперь он лежит дома, бессловесный и неподвижный…

Как только этот слух донесся до д'Артаньяна, он послал слугу узнать, как имя парализованного прокурора. Оказалось — мессир Кокнар.

— Господи, будь милостив к совестливому слуге твоему! — произнес д'Артаньян и послал Планше к Портосу сказать, что тот может не выходить на дежурство.