Пять лет спустя, или Вторая любовь д'Артаньяна

В тот же день в приемной Людовика появился маркиз де Водрей, официально представляющий особу короля на суде. Не испрашивая аудиенции, он прошел прямо в кабинет короля. Нахмуренное лицо маркиза, обычно веселого и улыбчивого, не предвещало ничего хорошего.

Довольно скоро маркиз, еще более мрачный, покинул кабинет.

Особое чутье, выработавшееся у лейтенанта за пять лет службы, подсказало ему, что на всякий случай надо собрать всех свободных мушкетеров в кордегардии. Он отдал распоряжение и стал ждать.

Наконец открылась дверь кабинета, и выглянул Дюпон.

— Мсье д'Артаньян! — позвал он.

— Да, Дюпон, я здесь!

— Их величество желают видеть вас.

Д'Артаньян поправил перевязь, шляпу, плащ и быстрым шагом пересек приемную.

В дверях Дюпон успел шепнуть:

— Их величество очень сердиты.

Лейтенант благодарно кивнул в ответ на предостережение и вошел в кабинет.

Вопреки ожиданиям, король не бегал по кабинету, как обычно делал, будучи в гневе, а сидел в кресле, положив ноги в шлепанцах на низенькую мягкую скамейку, и его изящные, маленькие ступни покоились на ее парчовой обивке.

За все годы службы д'Артаньян впервые видел Людовика в неглиже. Обычно король строго следил за тем, чтобы не показываться подданным на глаза в затрапезном виде, за исключением, конечно, Дюпона, чем выгодно отличался от своего брата Гастона. Тот, пребывая в дурном настроении, мог до полудня расхаживать в ночном колпаке и халате, наброшенном на ночную рубашку, и в таком виде принимать вельмож своего двора и даже дам.

— Вам известно, д'Артаньян, что я уважаю кардинала, — сказал утвердительно король.

— Да, сир, — ответил д'Артаньян, хотя услыхал об этом из уст короля впервые.

— Но на этот раз я отказываюсь его понимать! Вы знаете, какой приговор вынес суд после того, как парализованного прокурора заменили каким-то прихвостнем кардинала?

— Нет, сир.

— Мне только что сообщил Водрей. Обезглавить на Гревской площади!

— Кого, сир? — с ужасом от мысли, что де Фаржи поймана, спросил лейтенант.

— Как кого? Мадемуазель де Фаржи!

— Но ведь ее не могло быть в суде, ваше величество. Ее нет в Париже.

— Да, ее не было на суде. Но кардиналу это не помеха, он перешагнул через парализованного прокурора и добился своего…

— Боже, неужели мадемуазель де Фаржи… — начал с замиранием в голосе мушкетер.

— Не вынуждайте меня повторяться, д'Артаньян! Вы недослушали! В своей дикой, необъяснимой ненависти к королеве-матери кардинал добился решения обезглавить портрет де Фаржи!

Д'Артаньян стоял ошеломленный.

Король вскочил с кресла, подошел к мушкетеру вплотную, но продолжал кричать:

— Обезглавить портрет при стечении народа! Вы представляете, до какой степени ненависти он дошел! А ведь по моей глупости у него в руках есть и другие письма… Я сослал мать в Компьен, и она все это время кому только не писала оттуда писем! — король забегал, заметался по кабинету. — Да, я знаю, что пошел на поводу у Ришелье, которого я сделал всесильным. Я знаю, что не должен был давать ему права обыскивать королеву-мать! Да, да, да! Вся эта миссия маршала д'Эстре была просто глупостью. И не делайте вид, что вы этого не слышали!

Д'Артаньяну вспомнились рассуждения маршала д'Эстре о том, как любит кардинал читать чужие письма, эти собственноручные признания в вине… Пока он вспоминал, что-то в рассуждениях короля ускользнуло от его слуха, потому что тот теперь кричал, постепенно повышая голос до визгливого фальцета:

— И он хочет еще заставить меня присутствовать при казни! А я не желаю своим присутствием освящать этот идиотский фарс, это безумие! — Людовик рухнул в кресло и неожиданно сдавленным голосом спросил: — Скажите, как бы поступили вы, хитрая госконская бестия, в подобной ситуации? А?

И д'Артаньян, который все это время ни на минуту не забывал о Марго и о своей ревности, упивался мстительным чувством, видя, как его счастливый, благодаря королевскому могуществу, соперник оказался бессильным, вдруг почувствовал щемящую жалость к своему повелителю.

— А вы не можете, сир, просто не пойти на церемонию казни? — спросил он осторожно, словно прощупывая, насколько готов его собеседник к неожиданным решениям.

По молчанию Людовика лейтенант понял, что спросил напрасно, более того, тоненькая ниточка доверия, протянувшаяся между ними, готова оборваться. И тут из забытья возникло другое письмо, залитое кровью, проткнутое шпагой, вернее фраза из него… нет, не фраза, а обрывок фразы: "на большой охоте"… Вот оно! — подумал д'Артаньян и сказал королю обыденным, заурядным тоном, так, словно они беседовали на самую банальную тему:

— Ваше величество, объявите большую охоту на кабанов и велите всем придворным принять в ней участие. Начало охоты — в день казни.

По мгновенно заблестевшим глазам короля он понял, что попал в яблочко. "Вот я и отступился от Марго, — подумал он. — На охоте король не отпустит ее от себя ни на шаг…"

— Но я сам издал эдикт, запрещающий охотиться летом, — неуверенно пробормотал король.

— Вы издали, вы и отменили. Временно, — небрежно бросил д'Артаньян, досадуя на самого себя.