Пять лет замужества. Условно

Ничто не ёкнуло в сердце нашей героини, которая проделала немалый путь, чтобы оказаться в непосредственной близости к городу N, несмотря на то что здесь были её корни по материнской линии – именно отсюда полвека тому назад приехали в Москву её родительница (почившая преждевременно так глупо и нелепо) и тётка. Не ощутила Фиса ничего близкого, кровного в окрестностях N, подумала лишь: «И что это за город такой дурацкий, в который никак попасть невозможно! Как тут жениха найти?!» Подумала и тут же, закрыв глаза, задремала. И привиделся ей странный, неприятный сон. Приснилась ни с того ни с сего ей вдруг Наталья Егоровна. Стоит она возле тёткиной кровати в обычном своём широком псиво-коричневом платье, держит в руке связку ключей и хохочет прямо Анфисе в лицо, приговаривая:

– Всё равно все ключи у меня. От всех комнат, шкафов и ларчиков!

И такой реальной Уткина показалась Анфисе, что она приняла её за действительность, а часовое катание вокруг города N за кошмарный сон.

– Ну-ка, давай сюда ключи, сектантка поганая! – возмутилась Анфиса во сне, но сектантка ключи отдавать и не думала, а провела, словно волшебница, рукой по воздуху над кроватью, и на постели вдруг нарисовалась Варвара Михайловна Яблочкина как живая – лежит и тоже хохочет. Анфиса поразилась – ржёт-то тётка и впрямь словно при жизни, во всю глотку заливается. – Давай сюда ключи, а сама иди, откуда пришла! – вне себя прокричала Распекаева.

– Дулю тебе, а не ключи! – серьёзно так заявила Варвара Михайловна, будто и не смеялась вовсе до этого. Уткина сорвалась с места и забегала по комнате, бренча связкой, дразня Анфису, а тётка (о, ужас!) встала с кровати, забыв про свою сломанную ногу, и грудью вытолкнула племянницу из шикарной трёхкомнатной квартиры с двумя туалетами. Выпихнув Анфису на лестницу, она со всей силой захлопнула у неё перед носом дверь. От этого звука героиня наша проснулась в холодном поту и, ещё не отойдя от жуткого сна, прошептала вне себя:

– Надо же, как спелись-то! Кто бы мог подумать!

– Простите, Анфис Григорьна, чуть на столб не наткнулись! Понаставили столбов!

– Мы приедем когда-нибудь? – раздражённо спросила «Анфис Григорьна».

– А кто его знает?! Ни единой живой души! Даже дорогу спросить не у кого! Вымерли все! – Люся ещё что-то бубнила себе под нос, но героиня наша этого уже не слышала – она думала о своём – о том, что Уткиной и на самом деле каким-то таинственным образом удалось втереться в доверие к покойной тётке, раз та в случае невыполнения ею, Анфисой, указанных в завещании условий, отказала всё имущество уткинской церкви.

А ведь Наталья Егоровна не любила старуху, осуждала её, постоянно они с тёткой ругались... Уткина каждое утро приходила в ужас, когда видела, как Яблочкина, едва продрав глаза от сна, красила губы яркой, алой до неприличия помадой и смотрелась по часу в круглое зеркальце с витой позеленевшей, как памятник Пушкину на одноимённой площади Москвы, мощной ручкой в виде змеи, которое всегда, сколько помнила свою тётку Распекаева, лежало на прикроватной тумбочке.

Варвара Михайловна до последнего дня тщательно следила за собой – спала в бигуди, делала макияж и переодевалась к обеду, хотя это было совершенно бессмысленно и нелепо – тётушка в последнее время пожелтела вся, пошла старческими пигментными пятнами. Анфисе даже однажды пришло на ум странное, но удивительно точное сравнение по поводу её вида: «Она похожа на банан с коричневыми штрихами, которые разрастаются с невероятной скоростью и словно кляксы на промокашке заполняют всю его поверхность». Яблочкина похудела так, что домашнее шёлковое платье, скользившее по постельному белью, стало ей велико – того и гляди она выскользнет из него, как обмылок из рук. И сколько бы тётка не поливала себя терпко-сладкими дорогими французскими духами, всё равно сквозь них просачивался неприятный запах прелого, залежалого, жирного когда-то сыра.

Ровно за месяц до своего семидесятилетия Варвара Михайловна, по обыкновению, с трудом разлепив веки, первым делом схватила зеркало с прикроватной тумбочки, посмотрелась в него внимательно и, будто увидев в нём чьё-то чужое лицо, сердито, капризно потребовала:

– Натаха! Егорьевна! Быстрее, быстрее подай мою косметичку, массажную щётку и лак для волос! Ну, шевелись, шевелись!

– Срам-то какой! Тьфу! – И набожная сиделка, которую Варвара Михайловна выбрала сама из десятка претенденток, плюнула ей в лицо.

– Мерзавка! Духи! Духи почему не принесла? Каждое утро одно и то же, одно и то же! Бестолочь!