Пять лет замужества. Условно

– Ну уж нет! – возмутился Пётр Миронович Долгополов. – Позвольте вам не позволить! Мы её подвезём с превеликим удовольствием!

– Вот именно! – с жаром поддержала его Аглая Швабрина. – С какой это стати вы подвезёте нашу очаровательную Анфису Григорьевну?!

– Что стоишь как тюфяк! – разозлилась Ирина Викторовна Тютюркина и ткнула даже указательным пальцем мужа меж рёбер.

– Мы подвезём! – отозвался заведующий игорным бизнесом города N, в отместку ущипнув исподтишка супругу довольно больно за мягкое место.

– Ох! Мне так приятно, право же, что вы все меня так быстро полюбили! Но, поймите правильно – вы ставите меня в щекотливое, неловкое положение! – рассыпалась Анфиса. – Не могу же я разделиться на четыре части, чтобы всем вам сделать приятное!

– Давайте бросим жребий! – предложил Долгополов.

– Гениально! – воскликнули в один голос все присутствующие, и Пётр Миронович уж повернулся было спиной к толпе, дабы разломать одну спичку из трёх, как в этот момент в холл ворвался Аркадий, который, похоже, только и ждал всё это время на улице, когда закончится банкет (даже Анфисину шубу предусмотрительно держал наготове) и слишком уж как-то возбуждённо крикнул:

– И ничегошеньки подобного! Я обещал Анфис Григорьевне её до нашего хотеля на руках дотащить и дотащу! – произнёс он эти слова таким тоном, каким обычно выкрикивают «Нате! Стреляйте в мою грудь!», после чего обычно рвут на этой самой груди рубаху. И к всеобщему удивлению (никто даже понять ничего не успел), водитель градоначальника, укутав нашу героиню в шубу, подхватил её на руки и пустился наутёк по пустынным, освещённым полной луной улицам города N.

– Пусти, пусти! Поставь меня на землю! Идиот несчастный! – сопротивлялась Распекаева, болтая ногами что было сил.

– Ни за что! – задыхаясь, отвечал Аркадий. – Я дал вам слово и сдержу его, потому что я настоящий жентльмен! – он остановился на минуту, чтоб дух перевести, и выдал вдруг совершенно неожиданно. – Я, Анфис Григорьевна, как вас увидел, сразу голову потерял, а сердце моё куда-то вниз падать стало! Короче говоря, я влюбился в вас, милая Анфиса, до беспамятства.

– Да в своём ли ты уме, голубчик?! У тебя ж супруга дома с детьми сидит! – и Распекаева с невероятной быстротой прокрутив в мозгу, что могло бы получиться, брось он свою жену и детей и, поняв, что ничего хорошего из этого получиться не может: «Развод, дележка имущества, алименты... Не успеет. Нет, пожалуй, этот вариант не подойдёт даже в самой безвыходной ситуации», – подумала она и потребовала самым что ни на есть серьёзным тоном: – Поставь меня на землю!

– Да уж мы скоро на месте будем! Что вы капризничаете-то, как ребёнок? Плохо, что ли, вам? Поди, не своими ногами снег месите! Куда ж вас опускать-то в туфлях! Ещё простудитесь, – своё опасение Аркадий высказал нежно-трепетным голосом, затем склонился над Анфисиным лицом и... подарил ей такой долгий поцелуй, что героиня наша чуть было не задохнулась.

– Подлец! – отплёвываясь и жадно глотая воздух, крикнула она на всю безлюдную улицу города N, освещённую полной луной. – Да пусти ты меня, наконец!

Распекаева вырвалась из цепких объятий водителя мэра и кинулась к отелю, плюнув на снег под десятиметровыми шпильками настоящих (а не купленных на самом дешёвом московском рынке) австрийских туфель.

– Только не надо говорить, что вам, Анфис Григорьевна, был неприятен мой поцелуй! – кричал ей вдогонку Аркадий. – Я, между прочим, лучше всех в нашем городе целуюсь!

– Кретин! – крикнула Распекаева и, крепко выругавшись, мгновенно утешилась тем, что метрах в двадцати узрела ставшую уже родной и милой сердцу вывеску «Отель. Энские чертоги», призывно горящую сине-красными огнями.

Оказалось, что дом мэра находится не так далеко от гостиницы, и Аркадий, когда вёз Анфису на банкет, видимо, полчаса колесил по городу из-за скверных нерасчищенных дорог.

Героиня наша стремглав подлетела к крыльцу, напрочь забыв о прогнившей второй ступеньке, которая служила Кларе Тихоновне вместо колокольчика, издавая на всю округу полный отчаяния стон. Анфиса бойко наступила на неё: раздалось душераздирающее стенание – десятисантиметровая шпилька Анфисиных австрийских туфель оказалась в плену сырой полуистлевшей древесины.