Пять минут прощания (сборник)

Она ставила их долго. Полчаса, а иногда минут сорок. На глазах у всего класса. Она медленно и невозмутимо двигала по столу вазы и чайники, бутылки и фрукты. Прикалывала драпировки и расправляла складки. Уточняла расположение предметов. Рассматривала с разных сторон. Снова что-то поправляла.

Дети следили за ней как завороженные.

На их глазах рождалось нечто прекрасное. Гармоничное. Или драматичное.

Это нужно было только нарисовать.

Мне казалось, что с таким натюрмортом любой ребенок станет Сезанном или Моранди. Ну, в крайнем случае, Жаном-Батистом Шарденом.

Однако получалось не у всех.

Однажды я пришел на родительское собрание.

Виктория Николаевна выступила с краткой и суровой речью.

– К сожалению, – сказала она без обиняков, – некоторые дети не справляются. Я не буду называть имен, вы сами это знаете по оценкам. И я прошу родителей, не дожидаясь конца года, забрать из школы детей, которые получают двойки и тройки.

Родители напряглись.

– Не всем суждено стать художниками, – холодно продолжала она. – Есть много других очень хороших профессий.

Родители слегка зашумели.

– Есть много прекрасных и нужных обществу профессий, – она говорила ледяным бесстрастным голосом. – Например… – она выдержала паузу. – Например, музыканты и композиторы. Поэты, писатели и журналисты. Актеры театра и кино. Режиссеры и кинооператоры. Ученые. Дипломаты. Государственные деятели…

сон на 27 апреля 2011 года ЗАВТРАК ДЛЯ ЧЕМПИОНОВ

К нам в гости пришел Гарри Каспаров. С дамой. Но это не жена, а кто-то вроде помощницы, советницы. Хотя он ее отрекомендовал очень красиво: «Моя соратница!» Видно, что она его любовница. Хотя никаких жестов или словечек, показывающих близость. Но – чувствуется.

У нее большие белые мокрые зубы. И у самого Каспарова зубы белые до синевы, сияют, как фарфор. Когда он смеется, она смеется тоже. Они вдвоем блещут зубами, смеясь.

Стол длинный, деревянный. В пейзанском стиле.

Сидим мы вот таким манером:

В торце стола – моя жена.

Слева от нее – по длинной стороне – Каспаров. Дальше – его помощница-соратница-любовница.

Справа от жены, напротив Каспарова, – сижу я. Дальше – какая-то дама. Полная, некрасивая, немолодая. Какая-то некрупная деятельница оппозиции. Или даже партийная аппаратчица. Но я ее знаю. И время от времени обращаюсь к ней в ходе общей беседы: «Вот видите, Лена! Как вам это нравится, Лена?» Но скорее из вежливости – чтоб она тоже принимала участие в разговоре. Раз уж она здесь.

А дальше, за ней, – совсем молодой человек. Лет восемнадцати, не больше. Очень красивый. Большая ухоженная каштановая шевелюра. Смуглое лицо с гладкой кожей. Резко очерченные губы. Выразительные глаза.

Он сидит молча, ест аккуратно, пьет вино маленькими глоточками.

Я пытаюсь сообразить, кто он такой, и потом вспоминаю: это дальний родственник моей жены. Да, она говорила – сын ее двоюродного брата, то есть ее двоюродный племянник. Студент-первокурсник. Узнал, что к нам придет Каспаров, и попросился посмотреть на чемпиона мира. Ему позволили прийти, но велели вести себя скромно, в разговоры не встревать, на вопросы отвечать кратко. Вспомнил, что у него какое-то редкое старинное имя, то ли Никандр, то ли Никодим.

Сидим, разговариваем. Жена вдруг говорит, что хочет сесть напротив Каспарова, потому что так удобнее разговаривать. Они с ним обсуждают экономическую ситуацию в Европе, а она специалист по этим вопросам.

Она просит меня подвинуться. Я передвигаюсь на одно место вправо. Партийная аппаратчица Лена тоже передвигается на одно место.

А молодой человек встает и пересаживается на другую сторону стола. Садится рядом с помощницей Каспарова.

Она косится на него, отодвигается и прямо трясется от ужаса.

Я вглядываюсь в него и вижу: это Анатолий Карпов.

Смуглая матовая кожа – грим.

Каштановые волосы – парик.

рассветные мысли о судьбе и счастье АРЕСТ И БИРЖА