Пять минут жизни

Я ждал, что она вырвется из этой грусти и потребует спеть. Или послушать музыку. Вместо этого Тея рассеянно кивнула.

– Что-то еще?

– Я люблю помогать людям.

«Хотя иногда у меня просто ужасно выходит».

Ее улыбка была тусклой, грустной версией обычной красивой улыбки.

– Я вижу это в тебе, – сказала она. – Вот почему ты Джим на бейджике, но Джимми с добрыми глазами в реальной жизни. Очень мягкий для такого сильного, пугающего человека. – Ее рука крепче сжала мой локоть. – Как Марк Антоний. Солдат, который не хочет сражаться, но будет, если должен.

Внезапно она повернулась ко мне со страхом, дрейфующим в голубых глубинах ее глаз.

– Ты бы боролся за меня, не так ли, Джимми? – спросила она. – Как Марк Антоний?

– Да. – Я сглотнул. – Да, Тея. Обязательно.

Она кивнула, но не успокоилась. Просто стояла в замешательстве, как будто пыталась решить проблему, обсуждая ее вслух.

– Антоний сражался за Клеопатру, – сказала Тея, когда мы снова пошли. – Он так храбро за нее сражался. Но их враги были лжецами. Трусами. Они сказали Антонию, что Клеопатра умерла, и он бросился на собственный меч. И когда она услышала это, горе ослабило ее. Уничтожило. Забавно, как это работает. Чем сильнее любовь, тем беспомощнее человек после ее утраты.

Как одна из словесных цепочек, боль Теи всплыла на поверхность сквозь темное болото амнезии. Я слушал, изо всех сил пытаясь понять.

– Антоний был мертв, – сказала она. – Клеопатра осталась одна. Поэтому она сунула руку в корзину со змеями, чтобы положить конец боли. Одиночество. Это не то же самое, что просто посидеть без компании. Одиночество – это бездна. Когда ты один, даже если тебя окружают люди. Там просторно, пусто и тихо.

Мой разум застыл. Я не понимал, чем ей помочь. Ее следующие слова привели меня в ужас.

– Клеопатра думала, что останется одна навсегда. Смерть была лучшим выбором. – Тея посмотрела на меня. – Может быть, она права. Все лучше, чем в одиночку.

«Иисусе».

Тея знала, что с ней происходит и что никто не мог ей помочь. Она была одна в своей тюрьме. Живопись каким-то образом углубила это понимание так, как я не смог предвидеть. Я не был врачом. Врачи давали клятву не навредить.

Я сильно навредил Тее.

Я попробовал в последний раз.

– Хочешь послушать музыку?

«Потому что музыка – это жизнь. Помнишь?»

Она покачала головой.

– Я хочу пойти внутрь.

– Конечно, – сказал я, и мой живот напрягся сильнее. – Все, что пожелаешь.

Я провел Тею в комнату отдыха, где уже ждала Делия. Она держала свое обещание приходить каждый день, чтобы проконтролировать сестру. Сейчас взглядом Делии можно было убить. Недавний момент слабости растаял без следа.

– Делия!

Голос Теи дрогнул, а затем оборвался с придушенным звуком, когда у нее случился приступ. Очнувшись, Тея подбежала к сестре и крепко ее обняла.

– Сколько уже прошло? Где мама и папа?

Мое чертово сердце разбилось от боли в ее голосе.

– Два года, – сказала Делия. – Они скоро будут здесь.

Тея не отпустила сестру, наоборот, прильнула, уткнувшись лицом в ее плечо. Встревоженная Рита поспешила на выручку.

– В чем дело? – спросила Делия через плечо Теи. – Почему она в таком состоянии?

– Мы не знаем, мисс Хьюз, – сказала Рита, глядя на меня.

Делия прошептала Тее несколько слов, а затем осторожно высвободилась. Усадила сестру за стол и отвела нас в сторону.

– Она не может знать, что случилось с нашими родителями, – прошипела мне Делия. – Ты ей сказал? Поэтому она так расстроена?

– Я ничего не говорил.

– Кто-то что-то сказал. Что-то случилось. Если я узнаю, что это был ты…

– Клянусь, я не говорил.

Делия подняла подбородок.

– Уже второй раз за два дня я обсуждаю свою сестру с санитаром, – сказала она. – Оставь ее в покое, ты меня слышишь? Это последнее предупреждение.

Метнув еще один гневный взгляд, она подошла и села рядом с Теей, обняв сестру и бормоча на ухо ободряющие слова.

Я отвел Риту в сторону.

– Это из-за картины. Не следовало мне покупать холст.

– Не знаю, – сказала Рита, кусая губу. – Она была так счастлива. Я думала, что ты помог.

– Может быть, нет. Может, я сделал только хуже. Мне надо держаться от нее подальше. Больше никаких прогулок.

Рита покачала головой, глядя на Тею.

– Я не знаю, Джим. Я просто не знаю.

* * *

В ту ночь я вообще не спал, и, как бы ни хотел увидеть Тею, на следующий день я не повел ее на прогулку. Я ждал, а мои кишки скручивались в узлы, пока не настало время отдыха.

Тея стояла перед своей картиной в углу, изучая то, что создала за последние несколько дней. Нью-Йорк под блестящим летним небом.

Шедевр.

– Как она? – спросил я Риту.

– Не очень хорошо, – ответила она. – Кажется, ей хуже. Она сама не своя. Но сейчас Тея со своей картиной. Может быть, это поможет.

Долгие минуты Тея не двигалась, и мне стало интересно, чувствует ли она, что картина закончена. Затем Тея потянулась к тюбику с черной краской и выжала огромную порцию себе на ладони. С легким криком хлопнула по холсту и провела по нему руками.

– Нет! – вырвалось у Риты.

Ох, блин…