ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ)

В свое время я посидел на приёме граждан в одной государственной конторе и видел тысячи испачканных тушью лиц. Бросив беглый взгляд на лицо с челобитной, знал, о чём она будет просить, в какой момент разрыдается и какие слова равнодушного утешения помогут ей справиться с приступом врождённого горя. Этот опыт холодного мужского сопереживания помог мне соблазнить немало синих чулок²³, благочестивых хранительниц колдовского очарования.

Как-то раз случай привел меня в квартиру одного новоиспечённого литератора, пенсионера от бога, которому я обещал, что за небольшую плату его шедевр сентиментальной лирики займёт достойное место в кругу седовласых романтиков XIX века. Дверь открыла его супруга, сухощавая, лет сорока, в дешёвом синтетическом платье и белых носках. Волосы с проседью, стянуты бархатной резинкой в куцый хвостик. И только выбившаяся капризная прядь никак не хотела мириться с образом типичной училки.

– Антон Павлович попросил не беспокоить, – произнесла она ровным голосом, – он закончит главу и примет вас.

Поистине барское великодушие.

Из-за прикрытой двери доносилось спотыкающееся тюканье печатной машинки. Начинающий гений высокомерно отвергал компьютер, но я подозревал, что у него просто не хватает мозгов для освоения немудрёного устройства.

– А пока могу предложить вам чаю.

Холодная воспитанность всегда вызывала во мне раздражение. Я неопределённо мотнул головой, что она, по своей плотской слепоте, приняла за согласие. Ее глаза угасающего серого цвета смотрели сквозь меня.

Мы прошли в зал. Советского образца стенка, туго забитая переплётами прошлой эпохи; постаревший диван с родственным креслом; фамильный, по всей видимости, ковёр; журнальный столик и на удивление холёный, породистый торшер, что разливал мягкий свет, очерчивая круг своих скромных соратников. Уютная мечтательная грусть.

Хозяйка оставила меня, отправившись навстречу засвистевшему чайнику, а я поднял со столика ещё живую Анну Каренину. «Она покраснела, побледнела, опять покраснела и замерла, чуть вздрагивая губами, ожидая его. Он подошёл к ней, поклонился и молча протянул руку. Если бы не лёгкое дрожание губ и влажность, покрывавшая глаза и прибавившая им блеска, улыбка её была почти спокойна, когда она сказала…»

– Неприлично брать без разрешения чужие вещи.

Я обернулся. Образ книжной пленницы, казалось, освободился и лёг на худые плечи.

– Падшими женщинами увлекаетесь? – поинтересовался я с понимающей ухмылкой. «Ну, ты и дебил», – пронеслось в голове.

Поставив одинокую чашку, она молча взяла оскорблённую книгу из моих рук, подошла к шкафу и приподнялась на носочках, протянув руку к верхней полке. Книги расступились, освобождая место застуканному любовнику, а затем сомкнулись, превратившись в пёстрый гобелен, мещанский атрибут элитной хрущёвки.

Женщина застыла на мгновение, словно прощаясь с призрачной каравеллой, под алыми парусами которой уплывали осколки её мечтательной юности и несбывшихся надежд.

Красота женского тела звучит по-разному, в зависимости от света и настроения. В маслянистом пейзаже комнаты меланхолия покатых плеч плавно сменялась высокомерием высокой шеи и упрямством приподнятого подбородка. Лёгкий изгиб спины стекал к манящей талии. Косой свет абажура мягко стелился по неожиданно тугим икрам, обволакивал колени, карабкался вверх по стройным ногам и безвольно стихал, теряя силы, в тени лёгкого платья. Заколдованная интимность будоражила воображение.

Обалдев от притягательной недоступности, я оказался рядом, резко развернул женщину к себе. Обхватил за пояс, притянул, монашеская грудь обожгла разрядом напряжённых сосков. Сердце захлебнулось адреналином.

Её зрачки затопили роговицу. Тело, словно укушенное скорпионом, налилось чугуном, дыхание остановилось, а сердце тарабанило истеричную дробь.

Я положил руку ей на шею, потянул к себе. Звонкая пощёчина откинула мою голову. Я отшатнулся, отступил на шаг, приходя в себя. Ах ты, дрянь! Прилившая кровь пробудила ярость, я дёрнул её за руку, сгрёб в охапку и повалил на диван. Как маньяк, искушённый в процедуре насилия, я навалился на неё, зажал рот и резко рванул платье. Брызнули пуговицы, обнажая дрожащую грудь.

Трепыхающаяся плоть возбуждает. До безумия. Мало кто может устоять. Не устоял и торшер. Он упал на спинку дивана и свесил абажур над головой женщины. Яркий свет разлился по её лицу, шее, плечам, залез в подмышки, согнал прохладные тени с самых укромных местечек. Пленница зажмурилась, отворачивая лицо.

Она извивалась и царапалась, пытаясь выбраться из-под навалившегося безумца. Я вытянул её руки над головой, перекрестив запястья, связал кольцом своих пальцев и, освободив рот, влепил вожделенный поцелуй. Свободной рукой, проехав по гладкой ноге от колена до промежности, запустил пальцы под трусики. Она вздрогнула, запутавшись в ощущениях, напряглась каждой мышцей своего изогнувшегося тела и замерла. В эти застывшие мгновения душевной и плотской судороги было слышно, как в соседней комнате муза убаюкивала конченого импотента.