ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ)

– Макар, ты можешь немного плавнее, а то ведёшь, как сыщик из «Бременских музыкантов», – попросила Кира, – я даже кроссовку поймать не могу. Она и так после сушки как хрустальный башмачок стала.

– Не, нормально. Говорят, полезно в маленькой обуви ходить, – не отпуская педали, бросил Макар. – Помню, по молодости, подрядился я на своем «лимузине» жениха с невестой везти. Из села в райцентр, в ЗАГС. А по дороге у жениха живот скрутило. Ну, и побёг он по нужде. Время идёт, а его всё нет и нет. Невеста в обморок грозится упасть, свидетель пьян, свидетельнице пофиг, вот я и отправился на поиски беглеца. Нашёл засранца. Сидит себе на пеньке и в туфлю плачет.

– Ты что ревёшь, идиот? – говорю ему, – обувайся да побежали. Невеста себе уже все волосы оборвала.

Он тычет на туфлю, а второй-то нету. Я спрашиваю:

– Ты что, второй ботинок спрятал? Тебя и в одном распишут.

А он только мычит и сопли пускает. Наконец рассказал. Он ради торжественности отцовские парадные башмаки надел, а они на три размера больше и на три кг тяжелее. Так этот олух не нашёл другого места нужду справить, как на краю болотца. Оно мхом заросло, прям коврик. Он, бедолага, и провалился. Вылез босиком. Одну вытащил, а вторая сгинула. Ладно, дотопал в одном башмаке до машины, загрузились, едем. Вонь стоит от болотной жижи – я ж тебе врежу. Я ему говорю:

– Выброси башмак и носки на хер, в райцентре новые купишь.

А он в ответ:

– Не могу. Отцовские.

Так, гадёныш, и не выбросил. А в тачке моей вонь ещё несколько дней стояла. Так что, Кира, лучше меньше, чем больше.

– И что свадьба? – спросила Кира.

Пропустив последние несколько фраз мимо ушей, Кира, затаив дыхание, ждала самые главные моменты этой истории.

– Свадьба? – переспросил Макар. – Да что там. Переобули, умыли паренька. Подвели к невесте, а дальше всё как обычно – цветы, музыка, кольца.

Не знаю, что успела пережить Кира, пока Макар, не заморачиваясь, укладывал одну из самых волнительных для любой девушки церемоний в несколько сухих слов. Наверное, стояла возле невесты, разглядывая её платье; слушала музыку, ведущую мечты к алтарю; повторяла слова нерушимых клятв и многое другое, что нормальный мужик оставляет за кадром своего восприятия. Я только видел, как она медленно съезжает по спинке сиденья, и улыбка надолго застревает на её лице.

Разве в банальной истории может быть непредсказуемая развязка? – единственный вопрос, посетивший мою голову.

– У тебя все байки, дружище, как из Простоквашино, – небрежно бросил я.

– Что нам теперь, умник, твои философские ребусы разгадывать? Как ты там тогда задвинул? – и Макар, поковырявшись в памяти, изрёк, тщательно выговаривая каждое слово: – Дуалистическая концепция психофизического параллелизма. Во. Как в дефективной анаграмме. Куда буквы ни воткни – один хрен бессмыслица.

– А я ни на одной свадьбе не была, – откуда-то, совершенно из другого состояния, донёсся негромкий голос Киры.

***

За окном пригородного поезда темнота закрасила дневные пейзажи. Полупустой вагон, добросовестно отбивая гипнотическую чечётку, подбирался к городу. Народ, насладившись всеми прелестями рабского труда на своих же фазендах, дремал. Выращенное на грядках имущество аккуратно вмещалось в периметр присвоенного пространства.

Задремала и Кира. Её пушистая головка безмятежно покоилась на моём плече, и я, парализованный таким доверием, не мог даже пошевелиться. Пряди капризных волос щекотали мне нос и губы, и я, без конца облизываясь, пускал струи воздуха из уголка рта, но так и не пробудил в них совесть. Смирившись с ироничной пыткой, я побрёл неторопливым взглядом по изнанке вагона, пытаясь наделить объекты сверхъестественными странностями. Обыденность придушила фантазию.

Но вот слипшийся силуэт подростков разбудил внимание. Мальчик, напряжённый, как перетянутая струна, и девочка, изогнувшаяся как смычок ребека²⁹. Обострённая отзывчивость пубертатных тел, томительное замирание при каждом взмахе гипотетической бабочки. Онемевшая рука юноши сорвалась с талии и заскользила по неласканному бедру, поднимая волны стыдливого наслаждения. Измученные родами чувственности взгляды переплелись, зрачки погустели, и нотки блаженства заискрились в простодушной ткани их прыщавых лиц.

Своевольная память – забавная безделушка разума. Она бестактно завесила любопытное полотно другой, отверженной пониманием картиной. Её убогое содержание заполнили два полуживых «синяка». Он и она. Оскотинившиеся от беспробудного пьянства, подножного корма и ужасающего ночлега их тела и разум впитали все нечистоты порочного мира. Гниющее тряпьё, заторможенные движения и мутью залитые глаза. Даже октябрьский ветер брезгливо обтекает их зловоние.

Она наклоняется, оглядывая бордюр, и хочет присесть. Устали ноженьки. Мужик немым касанием останавливает её, медленно стягивает с себя пиджак и, приглаживая, стелет его на тротуарный приют.

– Давай-ка вот так, Катенька, – с какой-то безжизненной хриплой нежностью шепчет он, – а то простудишься.