Пять откровений о жизни

Для Дорис это был темный лес, но она очень старалась разобраться. Вначале она отказывалась от помощи, не желая меня затруднять. Но мне удалось убедить ее, что мне это будет даже интересно: я с удовольствием проведу для нее маленькое расследование. В годы работы в банке я некоторое время работала в отделе борьбы с мошенничеством, и мне там очень нравилось. Дорис это сравнение насмешило.

– Пожалуйста, позвольте мне помочь, – настаивала я. С печальной улыбкой, полной надежды, она согласилась.

У меня было несколько причин предложить Дорис помощь. Во-первых, она мне сразу понравилась, а во‑вторых, я действительно могла ей помочь: у меня было все необходимое, чтобы попытаться разыскать ее друзей. Но главная причина была в том, что я понимала ее боль. Мне тоже случалось страдать от одиночества и чувства, что меня никто не понимает.

Когда-то я так устала от боли, что полностью ушла в себя, отгородившись от мира стеной. Мне, как и многим другим людям, казалось: если никого к себе не подпускать, можно избежать страданий. Если никто не сможет ко мне приблизиться, думала я, никто не сможет меня обидеть. Разумеется, единственный настоящий способ исцелить боль – это позволить потоку любви свободно течь через свое сердце, но, чтобы это осознать, иногда уходит много времени.

Внешне я казалась вполне дружелюбным человеком, но боль от прошлых ран по-прежнему отягощала меня. Я уже доросла до искреннего сочувствия тем, кто когда-то причинял мне страдания своими негативными словами и эмоциями. Но мне предстояло еще работать и работать над отношением к себе самой. Нужно было разобраться с десятилетиями негативных мыслей, и временами это бывало невыносимо больно. Хотя головой я понимала, что заслуживаю большего, чем привыкла думать, на эмоциональном уровне мне еще многое нужно было исцелить.

Моим лейтмотивом стала песня Sunday morning, «Воскресное утро». Я всегда любила Криса Кристофферсона – он оказал сильное влияние на мое собственное творчество, – а эта песня просто идеально выражала мое одиночество. По воскресеньям мне действительно бывало особенно тяжело. Люсинда Уильямс тоже хорошо описала это чувство в песне I can’t seem to make it through Sunday («Воскресенье мне дается особенно тяжело»).

Впрочем, проблема была не только в воскресеньях. Одиночество оставляет в сердце пустоту, которая физически способна нас убить. Боль невыносима, и чем дольше мы ее терпим, тем глубже наше отчаяние. В те годы я вовсе не сидела, запершись дома, но одиночество – это не отсутствие людей рядом. Это отсутствие понимания и принятия. Множество людей испытывают одиночество в толпе народа. Когда человек один в толпе, его одиночество даже обостряется.

Совершенно неважно, сколько вас окружает людей. Если рядом нет никого, кто вас понимает, кто принимает вас целиком и полностью, одиночество с готовностью протянет к вам свою ледяную руку. Быть наедине с собой и быть одиноким – совсем не одно и то же; быть наедине с собой я всегда любила. Когда человек один, он может быть одинок, а может быть совершенно счастлив. Но когда человек одинок, он тоскует по обществу людей, которые его понимают. Иногда чувство одиночества связано с тем, что человек один, но далеко не всегда.

Мое одиночество стало таким невыносимым, а боль в сердце настолько мучительной, что я начала задумываться о самоубийстве. Разумеется, я вовсе не хотела умирать. Я хотела жить. Но, чтобы освободиться от боли и ложных представлений о себе и осознать, чего я стою на самом деле, иногда требовалась огромная сила. Порой попытки впустить любовь и счастье обратно в свою жизнь – или хотя бы признать, что я заслуживаю их, – были настолько тяжелы, что самоубийство казалось легким выходом из ситуации.

Когда боль и одиночество стали нестерпимыми, меня спасли доброта и понимание. Мне позвонил друг, который знал, что у меня сложный период в жизни, но не знал, что ровно в этот момент я пишу предсмертную записку. Я была готова умереть. У меня просто не было сил жить дальше, превозмогая постоянную боль в сердце.

Друг велел мне не говорить ни слова, а только слушать. Сквозь слезы я услышала в телефонной трубке, как он заиграл на гитаре песню Дона Маклина «Винсент». Он пел эту грустную, нежную песню, в которой рассказывается о страданиях Ван Гога, заменяя имя «Винсент» на «Бронни». Слушая его, я плакала все сильнее – над чужой болью и над своей собственной. Когда он закончил играть, я могла только всхлипывать. Мой друг молча ждал, пока я успокоюсь, и наконец я поблагодарила его и положила трубку, продолжая плакать. Больше в тот момент я ничего не могла сказать.

Той ночью я уснула совершенно изможденная и опустошенная. Но я знала, что благодаря пониманию и доброте этого друга в моей жизни вновь забрезжил огонек надежды. На следующий вечер внезапно позвонил старый друг из Англии. Мы долго разговаривали по душам, и силы стали понемногу возвращаться ко мне.