Пять откровений о жизни

Мне поручили разносить тарелки, и, видя мое приветливое лицо, старики касались моей руки, чтобы я задержалась и поговорила с ними. Это были обычные люди с совершенно ясным умом, и им хотелось общаться. Да, их тела состарились и сделались хрупкими, но всего год или два назад эти очаровательные люди были независимы и жили собственной жизнью у себя дома. Вернувшись на кухню за новым подносом тарелок, я увидела косые взгляды других сотрудников. Они были недовольны тем, что, разнося еду, я немного поболтала и посмеялась с пациентами. Я проигнорировала это недовольство.

Возвращая одной из сотрудниц тарелку с бараниной, я дружелюбно сказала:

– Берни заказывал курицу, а не баранину.

Усмехнувшись, она ответила:

– Будет есть то, что дают.

– Да ладно, – сказала я, – наверняка мы можем найти ему курицу.

– Пусть ест баранину, или вообще ничего не получит, – ответила она жестко. Я почти посочувствовала ее очевидной неудовлетворенности в жизни, но мне не понравилось, как она выполняет свои рабочие обязанности.

Я вернула баранину Берни, и тут ко мне подошла другая сотрудница, Ребекка:

– Не обращай на нее внимания, Бронни. Она всегда такая.

Обрадовавшись, что встретила понимающего человека, я улыбнулась:

– Она меня совершенно не волнует. Мне просто жаль стариков, которые день за днем вынуждены терпеть такое обращение.

Ребекка согласилась:

– Меня это тоже сначала расстраивало. А теперь я просто делаю все, что могу, чтобы им лучше жилось, и принимаю то, что нельзя изменить.

– Ну и хорошо, – ответила я.

Похлопав меня по плечу, она ушла. «Тут есть неравнодушные люди, нас немного, но мы есть».

Раздав еду, собрав посуду и прибравшись на кухне, часть персонала отправилась на улицу покурить. Некоторые сотрудники остались в столовой пообщаться с подопечными. Вокруг нас собралось с дюжину человек, мы беспечно болтали и смеялись. Я поражалась хорошему настроению и чувству юмора местных обитателей, удивляясь тому, как хорошо они приспособились к новым условиям жизни.

В этом доме престарелых у каждого старика была отдельная комната с ванной и туалетом. Вечерами я обходила их, помогая всем переодеваться в пижамы и ночные рубашки и понемногу узнавая что-то о каждом по убранству комнат: по фотографиям улыбающихся родных, картинам, любимым чашкам и вязаным коврикам. У некоторых на балконах стояли цветы в горшках.

Дорис уже переоделась в ночную рубашку, когда я жизнерадостно влетела в ее комнату и представилась. Она только молча улыбнулась и отвела взгляд. Я спросила, все ли у нее в порядке, и в ответ она залилась слезами. Присев рядом с ней на кровать, я молча обнимала ее, пока она всхлипывала, вцепившись в меня обеими руками.

Поток слез прекратился так же быстро, как начался, и Дорис потянулась за носовым платком.

– Ох, как неловко, – сказала она, вытирая глаза. – Прости, солнышко, я просто глупая старуха.

– Что случилось? – спросила я ласково.

Дорис вздохнула, а потом рассказала, что она в доме уже четыре месяца и практически ни разу не встретила приветливого лица. Она заплакала, потому что увидела мою улыбку, сказала она, и тут я сама почти расплакалась. Единственная дочь Дорис давно переехала жить в Японию, и, хотя они часто созванивались, былой близости между ними уже не было.

«Когда ты мать и укачиваешь на руках свою крошечную малышку, невозможно представить, что ваша близость в один прекрасный день может исчезнуть. Но это случилось. Случилась жизнь. И ведь мы не ссорились, вовсе нет. Просто она живет своей собственной жизнью и очень занята, – рассказывала Дорис. – Да, я родила ее на свет, но наши дети нам не принадлежат. Нам просто выпадает честь помогать им, пока они не расправят крылья и не вылетят из гнезда, – и вот она улетела».

Я прониклась теплотой к этой старушке и пообещала вернуться через полчаса и еще поговорить, если она дождется окончания моей смены. Она сказала, что будет счастлива подождать.

И вот мы с Дорис сидели у нее в комнате, она в кровати, а я на стуле рядом. Она рассказывала о себе, держа меня за руку и то и дело бессознательно перебирая мои пальцы и кольцо. «Я тут умираю от одиночества, солнышко. Я слышала, что от него на самом деле можно умереть, и теперь я в это верю. Иногда мне так не хватает прикосновений», – сказала она печально. Я была первой, с кем она обнялась за четыре месяца.

Она не хотела грузить меня своими проблемами, но я настояла. Мне хотелось узнать ее получше, и она пожаловалась: «Больше всего я скучаю по своим друзьям. Кто-то из них умер. Кто-то попал в дом престарелых, как и я. Кто-то с годами потерялся. Сейчас мне безумно жаль, что я растеряла друзей. Нам кажется, что они всегда будут рядом. Но жизнь продолжается, и внезапно мы оказываемся одни, и никто в целом мире не понимает нас и ничего о нас не знает».

Я предложила ей попробовать поискать потерянных друзей, но она только покачала головой:

– Я даже не знаю, с чего начать.

– Давайте я помогу! – воскликнула я и рассказала ей об интернете.