Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Экономисты, «запятнавшие» себя практическими реформами, редко оказываются в списках теоретиков, отмечал академик Энтов, и это несправедливо, как несправедливо и то, что «современные студенты не знают имени Гайдара, зато знают, например, имя автора весьма посредственного учебника о переходных экономиках».

Полемизируя с академиком Энтовым, Петр Авен назвал Гайдара человеком действия, но не ученым: «Гайдар не был нацелен на получение нового знания, он хотел делать реформы. Сперанский был его героем».

Это замечание сделало дискуссию еще более острой. О практической ценности гайдаровского анализа ситуации говорил Михаил Дмитриев: «Я часто приезжал к Гайдару просто посоветоваться, потому что его оценки отличались реалистичностью. Он был для меня чем-то вроде GPS-навигатора». А о вкладе Гайдара именно в научное знание размышлял Сергей Васильев: «Я выделяю четыре блока в работах Егора: исследования власти и собственности – это книги „Экономические реформы и иерархические системы“ и „Государство и эволюция“; теория долгосрочной социальной динамики – „Долгое время“; краткосрочной – „Смуты и институты“; модель экономического роста со структурными ограничениями – „Аномалии экономического роста“».

«Гайдару будет неудобно на любой полочке, куда мы его определим – политик он или ученый», – отметил Александр Аузан. Гайдар оставил после себя ряд вопросов, констатировал декан экономфака МГУ. Например, с точки зрения теории институциональных изменений: когда можно начинать трансформацию и преодолевать историческую инерцию и что здесь важнее – внешний шок, подталкивающий изменения, или перемены в культуре и ценностях? Как соотносятся экономика, политика, институты в ходе изменений? Наконец, по мнению Аузана, Гайдар предсказал разрушение существующих социальных систем (пенсионной, страховой медицины и т. д.), и теперь экономисты ищут ответы именно на эти вызовы.

Разговор о Гайдаре-ученом и/или политике завершил Анатолий Чубайс, который задал вопрос коллеге по правительству реформ Петру Авену: «Ты говоришь, что Гайдар не ученый. А Маркс – ученый?» – «Нет». – «А Хантингтон и Фукуяма – ученые?» – «Да». – «Вот тут ты и попался». До Гайдара, заметил Чубайс, не было теории перехода от социализма к капитализму, а это научное достижение. «Долгое время» – это работа на уровне Сэмюэля Хантингтона и Фрэнсиса Фукуямы. Получается, что Гайдар все-таки ученый. Анатолий Чубайс порекомендовал аудитории прочитать хотя бы три параграфа из «Долгого времени»: о марксизме («это научное переосмысление марксизма»), о проблемах трансформационной рецессии, о пенсионных системах.

И это правда – никто до Гайдара четко и в системном виде не изложил эти проблемы. Точным является и определение Сергея Васильева: «Долгое время» – это действительно теория долгосрочной социальной динамики.

«Коротко извинитесь», – просил Гайдар своего помощника Леонида Тодорова, когда погружался в работу над книгами и не мог отвечать на все, немилосердно множественные, запросы на поездки, тексты, интервью, выступления, комментарии, отвлекавшие от той работы, которую Егор считал самой важной и содержательной. «Он как бы забирался под корягу, и вытащить его оттуда было крайне сложно», – рассказывал о таких периодах Леонид.

На Гайдара работала большая команда, которая занималась тем, что называется data mining – сбор данных. Например, при написании «Гибели империи» была необходимость в архивных материалах – над их поиском работал Александр Максимов, сотрудник двух журналов, учрежденных Гайдаром, – «Открытой политики» и «Вестника Европы». Эту работу ему предложил сводный брат Егора Никита Бажов, тоже трудившийся в «Открытой политике». Многие сотрудники, в том числе Леонид Тодоров, проводили время в ИНИОНе, подбирая книги по темам, интересовавшим Гайдара: в его рабочем кабинете до сих пор хранятся инионовские ксерокопии.

Рукописи Егор показывал множеству людей, которым доверял, в том числе профессиональным журналистам – Леониду Радзиховскому, Виктору Ярошенко, Отто Лацису. Редактурой и обсуждением ее деталей с автором занимался Леонид Лопатников. С Ярошенко спорили о названиях: Виктор Афанасьевич предлагал назвать главную книгу Егора «Длинной историей», Гайдар не соглашался. Не нравилось Ярошенко – в силу банальности – и название второй важнейшей книги «Гибель империи». Но в результате оно-то и сработало: именно эта книга стала бестселлером и самой переводимой из всех работ Гайдара.

В последние годы Егор Тимурович наговаривал тексты своих книг, при этом во все убыстряющемся темпе ходил по кабинету, иногда те, кто стенографировал, едва поспевали за ходом его мысли. Затем начинался монтаж фрагментов и работа над источниками и многочисленными сносками, которые превращались в своего рода отдельную книгу в книге.