Пять поэм

Лето. Солнце проникло в созвездие Льва,
И от лютой жары львы дышали едва.

Жадный зной, проникая в любую долину,
Соскоблил с лика времени свежести глину.

На горах и в степях заклубились пары,
Улыбались плоды, ждали лучшей поры.

Но свернулись листы, были видимы зерна.
Жар, тюльпаны клоня, будто веял из горна.

Соловей покидал знойных долов края,
Лишь в нагорных лесах реял звон соловья.

Песен жаворонков нет; даже птахам обуза
Слишком тягостный зной огневого тамуза.

В солнце, жаром палящее весь небосклон,
Жало ветра еще не впускал Скорпион[466].

Над Китаем, над Зангом бродило светило
С чашей огненной в длани и землю палило,

И копыта онагров, ярясь, осмелев,
Раздирало с небес, будто огненный лев.

В песьи дни[467], воздымавшие облако пара,
В дни, когда даже камни смягчались от жара,—

Царь, в бессонных мечтаньях влекомый в Хирхиз[468],
Все не спал под мерцаньем полуночных риз.

Он решил приказать снова двинуться стану.
В час прощанья с хаканом вручил он хакану

Много ценных даров. И направил он рать
На безводной пустыни песчаную гладь.

В барабан громкой славы забил он, вступая
В дальний Северный край из Восточного края.

По бесплодной земле вновь повел его рок.
Нет ни птиц, ни зверья! Лишь летучий песок.

Бездорожью, казалось, не будет предела,
Не встречалось людей. И пустыня светлела,

И была она вся — распластавшийся свет.
Только гладь, — а на глади и трещинки нет.

И сказал проводник: «Шли путем благодарным:
Стал песок серебром, серебром лучезарным.

Только в меру возьми ты добычу пути,
Чтоб верблюды могли без натуги идти.

Ты о кладе молчи, иль, добычею многой
Поживившись, бойцы утомятся дорогой».

Но в обозе царя золотого добра
Преизбыток. Не нужно царю серебра.

Все же страсть полновластней всех доводов строгих —
Серебром нагрузил он верблюдов немногих…

Словно ветер, с неделю летел шаханшах
Все вперед, не вздымая дорогою прах.

Без пылинки одежды на воинах были.
Серебро не давало взлетающей пыли.

Шли вперед. Становился все тягостней путь:
Вся земля — серебро, воды — чистая ртуть.

Нет, нельзя отдохнуть на серебряном ложе,
Припадать жадным ртом к тяжкой ртути негоже.

Люди — в черной тоске, и тоска их остра.
В их очах почернел весь простор серебра.

Сладко били ключи, но порою немало
В их кипенье сверкающем ртути сверкало.

Если тихо, спокойно лежала вода,
Никому эта ртуть не чинила вреда.

Все лобзали тогда вод прозрачную ризу,
Влага сверху была, ртуть подвижная — снизу.

Но когда возмущенный крутился поток,
Был он жаждущим смертным уж больше не впрок.

Воин, смело вкушавший опасную влагу,
Умирал. На погибель являл он отвагу.

Прозвучало тогда повеленье царя:
«Осмотрительно пить, лютой жаждой горя.

Так внимательно черпать из чаши природы,
Чтоб недвижными были подвижные воды».

Целый месяц пути! Погребли в эти дни
Многих сильных: от жажды погибли они.

И прошли весь ковер серебристый, — и взорам
Вдруг представился край плодородный, в котором

Зачернела земля, все сердца утоля.
Существам земнородным отрадна земля.

Словно солнце, блестел край пленительный, в коем
Вся окрестность блаженным дышала покоем.

Но на самой вершине высокой горы
Под лазурью небес голубели шатры,

И взирающих ужас объял небывалый:
Опирались шатры на отвесные скалы.

Правоверные жили в лазурных шатрах,
Но пророка не знали[469] на этих горах.

Мудрым людям одним откровением бога
К постижению бога открылась дорога.

Искендера узрев, свой приветствуя рок,
Вмиг постигли они: к ним явился пророк.

И открыли сердца, чтоб его указанья
Воспринять и проникнуться радостью знанья.

Искендер им открыл правой веры врата
И вручил им дары. Растворили уста

Воспринявшие веру и просьбой большою
Отягчили царя с милосердной душою:

«Милосердный и щедрый, будь милостив к нам,—
К просветленным своим и покорным сынам.

За грядой этих гор, за грядою высокой
Страшный край растянулся равниной широкой.

Там народ по названью яджудж[470]. Словно мы,
Он породы людской, но исчадием тьмы

Ты сочтешь его сам. Словно волки, когтисты
Эти дивы, свирепы они и плечисты.

Их тела в волосах от макушки до пят,
Все лицо в волосах. Эти джинны вопят

И рычат, рвут зубами и режут клыками.
Их косматые лапы не схожи с руками.

На врагов они толпами яростно мчат.
Их алмазные когти пронзают булат.

Только спят да едят сонмы всех этих злобных.
Каждый тысячу там порождает подобных.

Есть растенье у мерзких, его семена
Горше перца, и в них зарождение сна.

К семенам этим страсть в каждом дышит яджудже;
Их проглотят — и в дреме повалятся тут же.

Если месяца льются начальные дни,
Словно черви, в волненье приходят они.

И пока не придет полнолунье, нимало
Не смирившись, едят всё, что в руки попало.

Но когда станет месяц ущербным, у них
Пропадает их жадность: их голод затих.

Каждый год к ним из черного облака черный
Упадает дракон, и толпою проворной

Дивы мчатся к дракону. Велик он весьма.
Им всех этих зверей насыщается тьма.

Ожидая съедобного с целое море,
Что гремящая туча подарит им вскоре,

Так вопит это скопище дьявольских стад,
Что их степь уж не степь, а бушующий ад.

Кровь дракона испив — им их пир не зазорен —
Целый месяц не пьют и не трогают зерен,

Лишь едят они листья да корни. Недуг
Им неведом. Когда же кого-нибудь вдруг

Час последний настигнет, — его, без урона
Для здоровья, пожрут: им ведь мало дракона.

Ты не встретишь гробниц в их соленой земле.
Нет уснувших в земной, всем назначенной мгле.

Да, достоинство этой яджуджской равнины
Только в том, что в земле нету их мертвечины.

Царь, яджуджи на нас нападают порой.
Грабит наши жилища их яростный рой,

Угоняет овец пышнорунного стада,
Всю сжирает еду. Нет с клыкастыми слада!

Хоть бегут от волков без оглядки стада,
Их пугает сильней эта песья орда.

Чтоб избегнуть их гнета, их лютой расправы,
Убиенья, угона в их дикие травы,

Словно птицы, от зверя взлетевшие ввысь,
На гранит этих гор мы от них взобрались.

Нету сил у безмозглого злого народа
Ввысь взобраться. Но вот твоего мы прихода

Дождались. Отврати от покорных напасть!
Дай, о царь, пред тобой с благодарностью пасть!»

И, проведав, что лапы любого яджуджа
Опрокинут слонов многомощного Уджа[471],

Царь воздвиг свой железный, невиданный вал,
Чтоб до Судного дня он в веках пребывал…