Пять похищенных монахов. Приключения Васи Куролесова

ТЕТЕРИНСКИЕ БАНИ

Из-за солидных спин мы видели, как Моня вошел в баню, а следом — и хамса с копчушкой.

Крендель остановился, потоптался на месте, вдруг взял меня за плечи и поглядел прямо в глаза.

— Надо его задержать! — сказал он и вздрогнул от собственных слов.

Я закашлялся, махнул рукой, стараясь отогнать от нас эту явную кармановщину, но Крендель крепко держал меня за плечи. Тут от дверей оттеснили нас сразу человек пять с портфелями, раздутыми от снеди, с авоськами, в которых виднелась и вобла, и мочало, и пиво в трехлитровых банках. Размахивая вениками, смеясь и разговаривая, они ворвались в баню. А навстречу им повалили люди, отсидевшие свой банный срок. Сумки и портфели их похудели, банки опустели, зато щеки у них были такие красные, каких не бывает нигде на свете. Над щеками сияли сонные глаза, в которых было написано счастье. Шагов за десять пахло от них распаренным березовым листом, и этот запах, запах березового листа, был главным запахом Тетеринского переулка.

Но вдруг к этому лесному и деревенскому запаху подмешалось что-то едкое. Глаза у меня зачесались, нос наморщился, а Крендель тут же чихнул.

— Пошли, — сказал он, подтолкнул меня, и, пригибаясь, мы незаметно юркнули в массивные двери Тетеринских бань.

Т.Б

В кафельном зале на первом этаже мы увидели две огромные скульптуры цвета пельменей. Первая изображала женщину в гипсовом купальном костюме с ногами бочоночной толщины. Рядом стоял и гипсовый мужчина в трусах. Руки у него были не тоньше, чем ноги женщины. Играя мускулами, мужчина сильно держал в руке кусок мыла.

«Если будете мыться в бане — станете такими же здоровыми, как мы» — как бы говорили эти скульптуры.

Под ногой женщины мы купили билеты и талоны на простыни, поднялись на четвертый этаж. У входа в парильное отделение первого разряда пластом лежал на лестнице ноздреватый пар. Пахло мочалом и стираными простынями.

Бочком, бочком проскочили мы в дверь и оказались в сыром раздевальном зале, который был перегорожен несколькими рядами кресел. С подлокотниками, высокими спинками тетеринские кресла напоминали королевские троны, боком сцепленные друг с другом. В том месте, где обычно прикрепляется корона, были вырезаны две буквы:

Т. Б.

Голые и закутанные в простыни, бледные и огненно-распаренные сидели на дубовых тронах банные короли. Кто отдыхал, забравшись в трон с ногами, кто жевал тарань, кто дышал во весь рот, выкатив из орбит красные от пара глаза, кто утомленно глядел в потолок, покрытый бисером водяных капель. Человек в халате цвета слоновой кости ходил меж рядов, собирая мокрые простыни.

— Давно не был, Крендель, — сказал он глухим, влажным от пара голосом. — В Оружейные ходишь?

— В Воронцовские, Мочалыч, — ответил Крендель. — Там народу меньше.

— А парилка плохая, — заметил старик Мочалыч, взял у нас билеты и выдал чистые простыни. — Идите вон в уголок. Как раз два места.

В уголок, куда указывал Мочалыч, идти надо было через весь зал, и Крендель стал на ходу раздеваться, натянул на голову рубашку.

Мы устроились рядом с человеком, который с ног до головы закутался в простыню. Он, очевидно, перепарился — на голове его, наподобие папахи, лежал мокрый дубовый веник. Из-под веника торчал розовый, сильно утомленный рот.

— Вам не плохо, гражданин? — спросил Мочалыч, трогая перепаренного за плечо. — Дать нашатыря?

— Дай мне квасу, — сипло ответил перепаренный. — Я перегрелся.

— Квасу нету, — ответил Мочалыч и отошел в сторону, обслуживать клиентов.

Мы быстро разделись, забрались каждый в свой трон и замерли.

Напротив нас сидели двое, как видно только что пришедшие из парилки. Простыни небрежно, кое-как накинуты были у них на плечи. На простынях черною краской в уголке было оттиснуто: Т.Б.

Эти буквы означали, что простыни именно из Тетеринских бань, а не Оружейных или Хлебниковских.

— Ну, будем здоровы, — сказал человек, у которого буквы «Т.Б». расположились на животе.

— Будь, — отозвался напарник. У этого буквы «Т.Б». чернели на плече.

Приятели чокнулись стаканами с лимонадом, поглядели друг другу в глаза и дружно сказали: «Будем!»

Между тем здоровья у обоих и так было хоть отбавляй. Во всяком случае главные признаки здоровья — упитанность и краснощекость — так и выпирали из простыней. Один из них похож был даже на какого-то римского императора, и буквы «Т.Б»., расположенные на кругленьком животе, намекали, что это, очевидно, Тиберий. Второй же, с явной лысиной, смахивал скорей на поэта, а буквы подсказывали, что это — Тибулл.

— Я люблю природу, — говорил Тибулл, — потому что в природе много хорошего. Вот этот веник, он ведь тоже частичка природы. Другие любят пиво или кино, а я природу люблю. Для меня этот веник лучше телевизора.

— По телевизору тоже иногда природу показывают, — задумчиво возразил Тиберий.

— А веник небось не покажут!

— Это верно, — согласился Тиберий, не желая спорить с поэтом. — Давай за природу! — И древние римляне снова чокнулись.

— Как ты думаешь, для чего люди чокаются? — спросил через некоторое время Тибулл, как всякий поэт настроенный слегка на философский лад.

— Для звону!