Пять снов Марчелло

Ни за что Марчелло не лишил бы себя возможности смотреть на мир свободно, без преград и быть у него на виду так часто, как только можно себе позволить. Дождь стал бы тому лишь в помощь, был уверен он. Ведь когда, если не в дождь так хорошо виден мир?!

Этот вопрос какаду определил для себя как утверждение и был убеждён: окажись он с той стороны клетки, доказал бы это неопровержимо.

В действительности же, в тот момент Марчелло стоило быть там, где дождя нет. Он не привык к промозглым сквознякам и холоду, поэтому продрог, и открытия, убеждения и смелость никак не могли помочь ему согреться. Перетаптываясь озябшими лапами по жёрдочке, попугай смотрел в чужие окна, уже не замечая того, что ищет в них не лица и не встречные взгляды, а признаки тепла: плед на стуле, зажжённый на плите огонь, кружку горячего чая в чьих-либо руках.

Так, пересматривая окно за окном, Марчелло наткнулся на то, в котором видел белого вольпино и его хозяйку.

Пёс по-прежнему был на подоконнике, вилял крючковатым хвостом и метался, подпрыгивая. Старушка тоже была там, но не рядом с ним, а в кресле напротив, у стены. С зарытыми глазами, откинув голову на подложенную под неё подушку, она сидела с зажатым в руке телефоном и, кажется, спала. Вольпино взвизгивал и суетился, желая спуститься на пол, однако боялся и посматривал на спящую хозяйку, выжидая, когда она встанет и поможет ему. Картина была не однозначной, совсем непонятной попугаю. Трусливый пёс жеманничал и визжал, умоляя старушку заметить его, а та, с видом абсолютной глухоты не обращала на него внимания.

В это время, к дому, поблескивая мигалками, подъехал фургон скорой помощи. Из него, торопясь, вышли двое, оба с оранжевыми чемоданчиками, и скрылись в двери парадной. Через минуту Марчелло увидел их в комнате старушки. Туда они вошли бегом, в спешке и волнении бросились к хозяйке, переложили её на пол, осматривали, ощупывали, прикладывали к её телу приборы с проводами. Но она продолжала спать. Она так и не открыла глаза.

Вольпино всё ещё скулил и подпрыгивал, когда люди с чемоданчиками отошли от старушки. Позже её на носилках вынесли на улицу и, погрузив в фургон, увезли.

Пёс остался на подоконнике, вертел хвостом, метался и лаял, хотя в квартире уже не было никого, кто бы мог его услышать.

Марчелло смотрел то на пустое кресло, то на собаку. Произошло что-то плохое. Какаду чувствовал, как оно выползло из пустоты той комнаты и потекло по стенам и углам, заполняя её собою. Необъяснимая тоска вкрадчиво скреблась в сердце попугая, нашёптывая ему нечто горестное, и от этого всё более раздражающей становилась в его глазах радость бездумно вертящегося вольпино.

От пола до подоконника не больше метра- малая высота, для того чтобы бояться её преодолеть. Так почему же глупый пёс не решался спрыгнуть? Почему не сделал этого раньше, когда сам мог разбудить хозяйку? Почему не делает этого теперь, чтобы наконец прекратилось его издевательское виляние хвостом и восторженный лай?

Словно услышав мысли попугая, вольпино повернулся к окну. Свесив язык из раскрытой пасти, он часто дышал и внимательно глядел на улицу, где по безлюдной мостовой шёл дождь. Уши пса вздрагивали, то опускаясь, то поднимаясь к макушке, взгляд был ищущий, точно он соображал о чем-то и финал его мысли был близок. Потом он резко обернулся назад к креслу, опять посмотрел за окно, снова в комнату, и тут спрыгнул с подоконника, как будто и не было в нём никакого страха.

Вольпино выбежал из квартиры. Скоро он стоял на улице, взволнованный и дрожащий, а дождь облизывал его белую шерсть и тёк с ресниц в глаза, которые выражали полную растерянность.

Пёс что-то почувствовал, что-то открылось ему. Лишь миг бездействия, и он кинулся со всех ног вверх по дороге, преследуя ускользающую, видимую только ему одному цель.

Попугай закрыл глаза, через несколько секунд с неуверенностью открыл их и тут же, зажмурившись, отвернулся. Он больше не хотел видеть дорогу, не хотел смотреть в окно уснувшей старушки. Он пытался сделать это, но не мог. Марчелло боялся смотреть на кресло, боялся увидеть раздавливающую его пустоту и ещё сильнее страшился встретиться взглядом с тоской, что без сомнений уже властвовала над каждым миллиметром пространства квартиры напротив.

Слишком много неясного для одного утра. Слишком много предчувствий… Если это печаль, то не его, не попугая… Несправедливо мучиться о неизвестном, а тем более о чужом. Пусть печалятся эти люди, этот неугомонный болтливый пёс, но не он- не Марчелло. Он ни при чём…

Какаду стало обидно за себя. Горожане, спрятавшиеся в своих квартирах, ничего не знали и прибывали в покое, а он всё увидел и должен был страдать. Откуда это? Что за обязанность такая- нести муки за то, что стал свидетелем чужой беды? Несправедливо! Нечестно! Жестоко!