Пять ступенек к воскресению

Мне кажется, сны – эпизоды из чьей-то жизни, в прошлом или в будущем, зависит от интерьера… Возможно, Земля – многоголовое чудовище, много-, много -, многоголовое чудовище, и, может быть, мы все вместе имеем одно сознание на всех. Мы, может быть, даже все вместе видим один и тот же сон…

…Я шла по лестнице бесконечной и крутой, ведущей сверху вниз, и обнаружила, что потеряла перчатку с одной руки, левой. Безумный импульс – глупая затея: пойти назад, вспять, за потерянной перчаткой, найти её во что бы то ни стало… Иду, смотрю на ступеньки, без надежд, пихаемая, сбиваемая с ног толпой. Тут он… Зазвенел будильник.

Проснулась с ощущением: всё в порядке. Он подобрал, он подберёт – я видела – перчатку.

Уборка. В квартире, похоже, жили десятки поколений некоего служивого рода: жир и грязь на стенках кухни, засохшие (засушенные?) мыши под- и за- газовой плитой; помёт доисторического домашнего животного; в спальне ржавые шпильки и детские матрасики с мочевыми подтёками; под батареей в гостиной (почему-то не в спальне) скрюченные презервативы… Кем-то обронен бланк (чистый) рецепта, взяла – пригодится…

Выходила подышать, тем временем очищая от копоти и отмывая снаружи окно, на балкон. С тоской смотрела на кучку мужчин, беседующих о чём-то меж собой с баночками пива в руках: «Кто-то из них тоже… Может быть… Испытывает смертельную усталость…» Вернулась внутрь, домыла. Обессиленная, потная, упала на пол. Испугалась: вдруг уже больше не встану? Вспомнился человек из сна. Зашептала: «Отче наш…» Но где же, как же Мать? Там нет о Ней ни слова. Продолжила: «Славься Мария, благодати полная, Господь с тобою…» И мою маму звали Марией… Теперь лучше… Хорошо ещё, что тут был тут душ, и можно было его принять, то есть смыть пот.

Лопнувшие шарики. Презервативы под батареей навели на воспоминания о московской дружбе (-службе) со скульптором Ничегосяном. Я позировала ему, сначала для портрета, бесплатно, потом уговорил для фигуры, за рубль в час. И вот как-то, в знак особого доверия и как излюбленной («любимой») модели, был дан мне ключ от другой студии-мастерской, в которой нужно было сделать уборку, и потом можно было приходить – отсиживаться там от пьяных мужниных выступлений. Однако, в студию эту наезжал брат скульптора, кинорежиссёр, и приводил какую-то важную комиссию. Тогда туда ходить было нельзя, надо было ждать его (брата) отъезда; скульптор давал мне знать, когда в студию ходить, а когда – не ходить… После того как кинорежиссёр с комиссией отбывал, так никогда и не повидав меня (а я-то вынашивала надежду, мечту: встретить его внезапно, на пороге студии, понравиться и получить приглашение на интересную роль. Но он отъезжал), я, по звонку брата-скульптора, шла делать уборку. Пахло вином; всюду валялись разбитые бутылки, куриные кости, и ещё: презервативы, тут и там сморщенные презервативы. Моя девочка, скучающая в ожидании конца уборки, все норовила поиграть с «лопнувшими шариками», и нужно было следить, чтобы она не трогала… В конце-концов, вернула ключ Ничегосяну, сказала: «Спасибо, не надо.»

Ну, вот, и укомплектовала мышей-помёт-презервативы в пластиковый мешок; вынесла.

Возвращала ключ этой, бывшей журналистке, Марианне – та хотела навязать какой-то абажур за вычетом заработанных тридцати долларов… Еле отказалась. Надо бы вообще… (А-а, рент). Тут ещё чей-то троюродный брат, по её словам, нуждается в «грин карте», а я «такая одинокая, хоть и красивая, прямо как кукла». Намек был понят хорошо; ответила: «Спешу, голодна», что было правдой; и: «Позвоню», что было неправдой, – зачем?..

А ведь нужны были силы, вечером позировать.

– Pose!

Сад с малиной. Качели во дворе…