Пять ступенек к воскресению

К тому же всё это бесплатно, что в США особенно приятно. А вообще-то, конечно, смешно было бы рассчитывать встретить на статен-айлендском судне Будду. И тем более смешно было бы тут повстречать Солнечного Духа Мудрости. Ведь египтяне старой, ушедшей цивилизации, я слышала, а, вернее, читала, установили: этот умами вожделенный дух так далёк от Земли, что человек – мыслящий и ищущий человек – мог бы встретить его лишь после смерти… Вот так.

Уход. Год спустя проснулась, надела изрядно полинявший костюм в цветы-и-фрукты и тихо, на цыпочках вышла вон, бережно прижимая к груди букет розовых роз. Дело в том, что у него в тот день, вечером того дня было назначено свидание, на сей раз со стюардессой дальнего воздухоплавания, в отношении которой он строил далеко идущие планы – пришла пора жениться (удачно), а девушка эта, «коренная» москвичка, телефон которой был ему дарован другом, тоже сценаристом, уже обручённым с москвичкой-переводчицей, зарабатывала хорошие деньги, большие деньги, а деньги начинающим сценаристам так нужны! И вот он позвал меня к себе и попросил постричь. Сидел он за столом, на той же кровати и в той же позе (хлеб, помидоры, дешёвый портвейн), что и в первый день нашей близости. И сосед был в отбытии. Я, сопереживая, волнуясь за его облик и желая, конечно, произвести наилучшее впечатление на стюардессу дальнего воздухоплавания, взяла поданные ножницы и постригла.

Стрижка, однако, – как назло! – не очень удалась: получилось неровно, лесенкой, знаете, как весеннее поле на картине Ван Гога. Хорошо ещё, что он не был трезв настолько, чтобы разглядеть своё отражение в зеркале, как ни тщился.

Утром, в то время как я уже проснулась на соседней койке, он всё ещё спал на своей, алкогольно расслабившись в преддверии глобальной встречи, и на столе отдыхал стоя букет розовых роз для богатой невесты. Вспомнив про себя, что у меня как раз день рождения, вынула я букет из временной вазы – трёхлитровой банки из-под чего-то, вдохнула сладкий розовый аромат, и тогда осознала: никогда сюда, в этот пункт, не вернусь. Стоило ли возвращаться туда, где на меня мог обрушиться гнев постриженца в неудачники? – Таковым бы он себя счёл, посмотревшись по пробуждению в зеркало и теперь лик свой узрев. Я-то его немножко знала, он бы сказал или подумал: «Стюардессам не нравятся стрижки лесенкой…» Что-нибудь в этом роде. Через моё правое плечо была перекинута дорожная сумка – для отбытия из общежития – прочь, прочь от этого злачного места, haunt of vice*, с его похотливыми подлестничными стонами, отмечавшими мои вечерние возвращения с постирушками из общественной умывальной, да и института – дома мод и злословия, по которому я устала ходить под насмешки элегантных методисток и студенток, кутая плечи в дырявую шаль. Вперёд, в сторону oblivion** в коммуналке на Южинском переулке.

––

* гнездо разврата

* * Забвение

Лесенка… Лесенкой… Теперь уже, наверное, лысый. Если жив…

Сосед по парому ещё не завершил своей натуралистической лекции…

Я заслужила эти розы. Я была ему преданным другом. Не говоря уже о том, что это был мой день рождения… На следующее утро – первое моё с ним утро – ему предстояли сборы в поездку, в Одессу, на съёмки фильма, курсового или дипломного, по его сценарию. Сказал: напишет. Сказал: приезжай. Он написал. И я приехала. На зимние каникулы. Ехала день и ночь. Соседи по купе – развесёлые одесситы – предложили сыграть в карты с ними, в дурака. Я проигрывала, вызывая остроумные комментарии партнёров. Это была моя вторая в жизни игра в дурака, я имею в виду карты. Первая – тогда я выигрывала – это давно, в зимние же каникулы, когда мама и отчим продали вдруг дальневосточный дом с крыльцом, ступеньки которого я мыла (качели во дворе, сад с малиной – продали тоже), уложили пожитки в большой рыжий чемодан, погрузили его (чемодан) и нас, то есть меня с сестрёнкой Дашей в грузовик, идущий в сторону железнодорожной станции, и мы все поехали на мамину биографическую родину. Был последний урок накануне зимних каникул. Кончился урок – за мной пришла мама. Подталкиваемая снизу, подсаживаемая в кузов машины, я молча плакала, самоутешаясь при этом одной лишь мыслью: «Я сюда вернусь.»