Пятая голова Цербера

З: У меня было такое ружье на Сент-Анн. Я случайно утопил его в глубокой заводи Темпуса.

С: Да, вот досада. Но если вы намеревались пробраться сюда, пронести его на корабль было бы практически невозможно. Вы и так должны были озаботиться поиском замены ему после прибытия.

З: Я не обращался за разрешением.

С: Потому что мы схватили вас слишком рано, обратив собственную эффективность себе во вред. Вы упоминали свой дневник, желая укрепить представление о вас как об антропологе.

З: Да.

С: Я читал его.

З: Вы наверняка владеете навыками скорочтения.

С: Да. И я вам скажу, там все шито белыми нитками. Вы говорите о галантерейщике по имени Кюло – думаете, нам неизвестно, что culotte по-французски означает короткие брюки? У вас навязчивая идея, что врачи только тем и занимаются, что продлевают жизнь уродливым женщинам, – вы об этом сами упомянули минуту назад. А в вашем блокноте содержится упоминание о докторе Хагсмите[95]. Два года назад вы появились в Лаоне, ваше прибытие зафиксировал наш агент. Вы носили длинную бороду, как и сейчас, очевидно затем, чтобы исключить возможность случайного опознания. Вы утверждали, что три года провели в горах, а между тем большая часть распроданного вами экспедиционного имущества подозрительно новая, включая пару ненадеванных ботинок. Вы ни разу за три года их не носили.

И вот вы сидите тут и вешаете мне лапшу на уши насчет Земли, где вы явно в жизни не бывали, и притворяетесь, что вам невдомек, как это человек может обрести истинную свободу только путем приобретения рабов. Все это – пребывание в заключении, допросы, жульничество – вам внове, но я к ним привычен. Вы не догадываетесь, что с вами будет дальше? Вас отправят обратно в камеру, потом снова заберут оттуда, доставят сюда, и я опять примусь допрашивать вас, а когда мы закончим, я пойду домой и пообедаю с женой, вы же вернетесь в камеру. Так будут проходить месяцы, и… В июне мы с семьей отправляемся отдыхать на острова. По возвращении я застану вас здесь. Вы еще сильнее похудеете и побледнеете, а слой грязи на вас нарастет не в пример толще, чем сейчас. И в конце концов, когда большую часть жизни вы оставите позади, пожертвовав этой камере, когда от вас останется только призрак человека [96], я добьюсь от вас правды.

Уведите его и давайте следующего!

На этом запись окончилась. Пленка крутилась дальше в тишине, а вот офицер старательно подмывался. Он всегда так делал после половых контактов с женщинами. Мыл он не только гениталии, но также бедра, подмышки и ноги. Он пользовался заготовленным специально для таких случаев парфюмированным мылом, но воду налил в тот же эмалированный тазик, над каким каждое утро брился. Для него это была не простая гигиеническая процедура, он вкладывал в нее особый смысл. Ему было приятно смывать с тела слюну Кассильи.

Наконец-то они принесли мне еще бумаги – толстую кипу, хотя качество у нее не ахти, и вдобавок несколько свечей. В первый и второй их приход, когда они снабжали меня бумагой, я был уверен, что кто-то перечитывает все мною написанное, и потому писал только то, что (с моей точки зрения) могло обернуться в мою пользу. Сейчас, однако, я усомнился в правильности такого подхода. Во время допросов мне ни разу не поставили в вину сознательное искажение информации и даже не обратили внимания на противоречия – а их я в тексте допускал великое множество. Я отдаю себе отчет в том, что пишу я как курица лапой, да еще и так много… Может ли быть так, что никто попросту не дал себе труда вчитаться в написанное мною?