- На пушку? Ну, как хочешь, а мы возьмем. Кузька, иди сюда!
У изрытого оспой Кузьки вдоль щеки сизеет шрам.
Он идет так, будто собирается ударить кого-то и, не дослушав Обрубка, скупо соглашается:
- Можно...Сколько дашь?
- А пособит?
- Не ты первый.
- А ты почем за молитву берешь?
- Со своих не много: пять фунтов сахару и фунт махорки.
- Что ты? Где у меня такие деньги?
- Мерин моего деда лучше врал, да сдох.
- Да ей-богу, ты постой...
- Не выгодно стоять. Скупишься? - выпрямляется Кузька. - Хочешь, как сказал?
Кузька медлит немного и горячится:
- Не хочешь? Ну тогда семь фунтов сахару и два фунта махорки. Хочешь? А то еще прибавлю.
Обрубок потеет и соглашается:
- Ладно уж...
- Вот, в другой раз не брыкайся. Молитву получишь питом. Так?
Обрубок кивает, и Кузька зовет грека играть на семь фунтов сахару. Они садятся друг против друга на одеяло, Кузька, наклонив голову, не сводит глаз с мелькающих рук грека. Он играет осторожно, затем удваивает ставку, выигрывает раз, выигрывает два.
Пальцы грека двигаются медленнее, а голос Кузьки твердеет, звенит. Обыграв грека, он втягивает в игру других, выигрывает деньги, самодельную бритву, сахар, чай, обувь, белье, платье. Ему везет. Движения его точны и стремительны. Он будто не замечает, как сменяются проигрывающиеся, холодно спрашивает:
- Еще? На сколько? Что? Моя. На что играешь?
Ставь на кон... режь... моя... Чист? Или еще? Уходи.
В долг не играю. Не занимаю... Ты? Садись...
Возле него ворох вещей. Он обводит взглядом камеру и кричит:
- Кто еще? Налетай! Не хотите? Дело ваше, счастье наше.
Он щедро платит хозяину карт проценты с выигрыша, тут же выигрывает эти проценты, меняет казенное холщевое белье на только что выигранное вольное, надевает сатиновую рубаху, диагоналевые брюки, прячет деньги, в изголовье складывает вещи, закуривает и ложится на нары. Все глядят на него и шепчутся:
- Вот везло-то.
III
Арестанты гуськом ходят по выбитому ногами каменному кругу на тюремном дворе. Из-за стены им виден телеграфный столб и макушка побуревшего холма.
- Кругом арш! - командует надзиратель.
Арестанты оборачиваются и идут по кругу в другую сторону.
- О-о, гляди, гляди!
На холме появляется баба в розовой юбке и в голубом платке. Она из-под руки вглядывается в арестантов, срывает с головы платок и по-деревенски плачет.
- Эге, птица голосистая!..
- Чья это?
- Моя, - угрюмо говорит Обрубок.
- Покажи ей кулак: чего она распелась тут?
Обрубок машет жене рукой и свирепо шипит:
- Иди, иди отсюда!
Баба плачет громче и то скрывается за стеной, то выплывает из-за нее. Ветер треплет ее платок и доносит слова:
- Де-эточки-и малы-е-еэ...
- Э-э, чорт!
Кузьке тошно: однажды сестра вот так же причитала над ним. Он вспоминает родную хату, огород, грозит жене Обрубка кулаком и кричит:
- Замолчи, холерра!!
- Цыц, а то в карцер!
- А чего она ревет?
В дверях появляются начальник тюрьмы и старший надзиратель.
- Кто кричал? Ага, в карцер!
- За что?
- За то, что кричал.
- А ей можно? - указывает Кузька на бабу. - Воет, хоть картину с нее пиши.
- Ты разговаривать? В карцер!
Надзиратели волокут Кузьку в тюрьму, и вскоре из окна полуподвала вырывается гул шагов, брань, треск захлопываемой двери и крик:
- Остынь!
- Ладно, остыну! - из карцера кричит Кузька и ухарски запевает:
Двор широкий, нету кочек,
Зато много одиночек!...
Январь-февраль-март-апрель,
Январь-февраль-март-апрель...
Надзиратель выносит лесенку, взбирается по ней к окну карцера и запирает его на толстую железную заслонку:
- Пой, хоть лопни!
Нету счастья, много горя,
Конвой ходит в коридоре...
- Эх, отведет Кузька душу! - с завистью говорит Лотошник. - В камере не распоешься, а в карцере можно.
На соборе часы били,
Нас в окружный выводили...
А баба все причитает и взмахивает руками. Платок ее то касается земли, то взлетает. Обрубок глядит в землю.
Присудили не надолго
Разольется пять раз Волга...
Лотошник хочет подхватить припев, но грек дергает его за рубаху и молит:
- Ны пой, Васа: карцур заберут, а меня таска, со таска. Как одын камара останусь?
- Попеть хочется, - оправдывается- Лотошник.
- Таска меня...
- Ну, не буду, не буду. Экий ты...
- Кончай прогулку!
Обрубок косится на плачущую жену. Арестанты гуськом скрываются за дверью и уносят в камеру хриплый плач и веселый припев Кузьки:
Январь-февраль-март-апрель,
Январь-февраль-март-апрель...
IV
Молнии золотом оплескивают тюрьму. В камере нечем дышать, а грек лежит под суконным, бушлатом, стучит зубами и бормочет:
- Бура, гароза, гароза йдот.
С воли доносится скрип тяжело нагруженной телеги.
- Хлеб с поля везут, -мечтательно бормочет Кривой.
- Молчи ты о своем поле!
- В такую пору на лошадей ходить хорошо, -говорит конокрад Усов. -Сядешь при лужке, в лесочек, рявкнет гроза, снимаешь с лошади путы, садишься на нее, на голубушку, и гонишь. Не догонят.
- То-то тебе ногу выкрутили. В грозу все воровал?