Пятая колонна. Отпор клеветникам

Дальше в боевой биографии Гранина происходит нечто весьма неожиданное: в 1943–44 годы он учится сперва в Горьковском танковом училище, а потом — в Ульяновском тоже танковом училище. И это притом, что человек уже имеет звание капитана, полученное на должности заместителя командира батальона по политчасти. Диво дивное. Может быть, это единственный факт за всю войну. Во всяком случае, я не встречал и не слышал, чтобы капитанов посылали в училища или кто-то за войну окончил два училища. Впрочем, как говорится, чего на войне не бывает. Но, как бы то ни было, надо полагать, что в этих училищах Гранин получил прекрасную подготовку, отменное танковое образование. И что же?

Его направляют не на фронт, а в резерв Главного управления танковых войск. Это, разумеется, в Москве.

В Интернете о нем можно прочитать: «Командир роты тяжелых танков». Да, командир, но эта рота — в военном учебном лагере под Тулой, которая была уже давным-давно далеко от фронта, и куда Гранина направили, видимо, из Главного управления. Оттуда летом 1944 года его, как человека, имеющего инженерное образование, уволили в запас. В этом году на радостях и дочка родилась. Вот такая война: изрядная часть ее прошла в Горьком, Ульяновске, Туле и Москве.

* * *

Лет тридцать — сорок после войны Гранин не писал о ней. Видимо, считал, что опыта инструктора политотдела, навыка комсомольской работы и даже двойного танкового образования, как и срока пребывания на фронте, маловато, чтобы писать. Конечно, опыт инструктора, ремонтника и слушателя военных училищ не сравнить, допустим, с трехлетним опытом командира батареи Юрия Бондарева. К тому же тогда были еще живы многие фронтовики, в том числе писатели, и одна за другой появлялись их прекрасные книги. И Гранин молчал о своей войне.

Но настали иные времена. Фронтовиков, которые могли бы сказать: «Полно врать-то!», осталось мало, и они уже так состарились, что многим было не до этого. И тут Гранин развернулся… Благо Господь долголетие дал. Он принялся писать о войне статьи, книги, давал интервью, принимал участие в создании военных фильмов, его приглашали в юбилейные дни на телевидение, в газеты, стал охотно рассуждать о войнах вообще и о художественных произведениях, в той или иной мере посвященных войнам.

Однажды инструктор политотдела поведал: «Правда о войне всегда меняется». Это как понимать? Например, за два века что изменилось в правде о войне 1812 года? Считали ее Отечественной, освободительной, справедливой, а потом назвали захватнической? Ничего подобного. Я знаю тут только две попытки все перевернуть и внедрить новую правду. Первую совершил известный лагерный сикофант Солженицын. В своем несправедливо забытом и выброшенном «Архипелаге» он уверял: «Из-за полесских и ильменских болот Наполеон не нашел Москвы» (Париж, 1973 YMCA-PRESS. Т. 1, с. 387). Так что, выходит, никакого Бородинского сражения, никакого пожара Москвы, никакой гибели 600‑тысячной армии не было и быть не могло? Уперся Наполеон в болота и повернул обратно, в Париж, к своей Жозефиночке. Ну, это кардинально. Однако кое у кого от такой новации родилась мысль: а не принимали ли посильное участие в написании «Архипелага», как в чубайсовских реформах, допустим, агенты ЦРУ, не шибко грамотные в русской истории? Вот они и впарили в текст это и кое-что другое. Ведь сам-то Солженицын все-таки имел университетское образование. Ну, понимайте все это уж как хотите.

Второй факт новой правды об этой войне соорудил сам Гранин. Он пишет, что армия Наполеона была армией жутко совестливых, стыдливых, честных людей. И в знаменитом романе «Война и мир» именно такими они и показаны. «Французы для Толстого, — говорит, — были не только оккупантами, но и людьми, которые страдали, мучились. Толстой относился к французам как к несчастным людям, втянутым в кровопролитие». Когда я прочитал это, то со страниц «Завтра» попросил Гранина назвать у Толстого хоть одного французского оккупанта, который страдал бы и мучился, грабя и убивая русских, а Толстой жалел бедолагу. Заместитель по комсомолу ничего не ответил, не назвал хоть одного завалящего французика из Бордо. Да и не мог: нет таких в великом романе. Из этого пришлось сделать печальный вывод: дожив до девяноста с лишним лет, получив кучу всяких наград и званий, писатель так и не успел прочитать «Войну и мир». А вот другую великую книгу нашей литературы, где тоже много о войне, — «Тихий Дон», оказывается, все-таки читал. И однажды высказался о ней так: «Как это ни странно (!), мне нравится там описание любви». Дескать, книжечка-то так себе, но вот любовь, как ни странно, удалась автору.