Читаем Пятая колонна. Рассказы полностью

Дороти. Нет. Просто какой-то бедолага ходил с брызгалкой в руках и пшикал на всех. Беззлобно, в шутку. А кто-то вспылил и выстрелил. Прямо у меня на глазах; неприятно! Выстрел прогремел неожиданно, и вот этот парень лежит на спине, лицо серое-серое, а ведь только что веселился. Нас продержали там битых два часа; полицейские обнюхали каждый пистолет; напитков больше не продавали. Его даже не прикрыли, а нас заставили предъявлять документы человеку за столом, возле которого и лежал убитый; неприятно! Носки все в грязи, ботинки – сношенные до дыр на подошвах, а нижней рубашки на нем вообще не было.

Филип. Не повезло. Знала бы ты, какое пойло там теперь подают – чистый яд. Так и ум растерять недолго.

Дороти. Филип, тебе-то зачем быть таким? Тебе-то зачем шататься в местах, где в любой момент могут выстрелить? Ты мог бы заняться чем-нибудь политическим или военным, но только приличным.

Филип. Не искушай меня. Не разжигай амбиции. (Помолчав.) Не надо этих радужных картинок.

Дороти. А твоя гадкая проделка с плевательницей? Ты просто взбесил их, так все говорят.

Филип. Кого взбесил?

Дороти. Не знаю. Неважно, кого. Никого не надо бесить.

Филип. Да уж, пожалуй. А может, и нарываться необязательно; я и так получу свое не сегодня-завтра.

Дороти. Оставь этот мрачный тон, дорогой. Теперь, когда мы стоим на пороге совместной жизни…

Филип. Совместной?..

Дороти. Да, нашей совместной, Филип. Ты ведь хочешь жить долго, счастливо, мирно где-нибудь в Сен-Тропе – или где-то в месте, похожем на Сен-Тропе, каким он когда-то был, хочешь совершать долгие прогулки, плавать, растить детей, наслаждаться счастьем и все в таком роде? Я серьезно. Разве тебе не хочется, чтобы все это кончилось? Я имею в виду, война, революция?

Филип. А к завтраку нам будут подавать «Континентал дейли мейл» и бриоши со свежим клубничным джемом?

Дороти. Будет aufs au jambon[18], дорогой, а ты, если хочешь, можешь подписаться на «Морнинг пост». И все будут говорить нам: Messieur-Dame[19].

Филип. «Морнинг пост» только что прекратили публиковать.

Дороти. Ах, Филип, с тобой очень трудно. Я придумала нам такую счастливую жизнь. Неужели ты не хочешь детей? Они могли бы играть в Люксембургском саду, гонять обруч, пускать кораблики…

Филип. А ты бы им показывала на карте – нет, лучше на глобусе… Мальчика назовем Дереком; я просто не знаю более противного имени. «Смотри, Дерек, – скажешь ты, – вот это Хуанпу[20]. Внимательно следи за пальцем, и я покажу тебе, где сейчас наш папуля». – «Хорошо, мамуля, – ответит Дерек. – А я его когда-нибудь видел?»

Дороти. Ах, нет же. Все будет иначе. Мы поселимся в каком-нибудь прелестном местечке, ты начнешь писать…

Филип. Что?

Дороти. Да что угодно. Романы, статьи; может, книгу о войне.

Филип. Милая получится книжка. Особенно если с этими… знаешь… с иллюстрациями.

Дороти. Или ты бы мог поднабраться знаний и написать книгу о политике. На них всегда отличный спрос, мне так говорили.

Филип (звонит в колокольчик). Могу себе представить.

Дороти. А мог бы поднабраться знаний и написать книгу о диалектике. На рынке всегда найдется место для новой книги о диалектике.

Филип. Да неужто?

Дороти. Но, дорогой мой Филип, начинать нужно прямо здесь и сейчас. Найди себе стоящее занятие и оставь этот непутевый образ жизни.

Филип. Я читал в одной книжке, но все не имел возможности убедиться… Правда, что каждая американка, проникшись к мужчине чувствами, первым делом пытается заставить его от чего-нибудь отказаться? Попойки бросить или там сигареты «Виргиния», гетры, охоту, еще какой-нибудь вздор?

Дороти. Нет, Филип. Дело в тебе, ты бы для всякой женщины оказался твердым орешком.

Филип. Надеюсь, что так.

Дороти. И я вообще не хочу, чтобы ты от чего-то отказывался. Наоборот, я хочу, чтобы ты за что-нибудь взялся.

Филип. Хорошо. (Целует ее.) Обязательно. Ты пока завтракай. Мне нужно вернуться к себе и кое-кому позвонить.

Дороти. Филип, не уходи.

Филип. Я мигом обернусь, дорогая. И буду страшно серьезным.

Дороти. Знаешь, что ты сейчас сказал?

Филип. Конечно.

Дороти (просияв от счастья). Ты сказал: «дорогая».

Филип. Я знал, что это болезнь, но не подозревал, что заразная. Прости меня, милая.

Дороти. «Милая» – тоже прелестное слово.

Филип. Итак, до свидания… э-э… любимая.

Дороти. «Любимая»? О, дорогой!

Филип. До свиданья, товарищ.

Дороти. «Товарищ»? Ты только что говорил: «дорогая»!

Филип. Да, «товарищ» – слово серьезное. Не стоит им просто так разбрасываться. Забираю назад.

Дороти (восторженно). Ой, Филип, у тебя развиваются навыки дипломата!

Филип. Боже – ну, или кто там – меня упаси!

Дороти. Не кощунствуй. Еще накличешь беду.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Неучтенный
Неучтенный

Молодой парень из небольшого уральского городка никак не ожидал, что его поездка на всероссийскую олимпиаду, начавшаяся от калитки родного дома, закончится через полвека в темной системе, не видящей света солнца миллионы лет, – на обломках разбитой и покинутой научной станции. Не представлял он, что его единственными спутниками на долгое время станут искусственный интеллект и два странных и непонятных артефакта, поселившихся у него в голове. Не знал он и того, что именно здесь он найдет свою любовь и дальнейшую судьбу, а также тот уникальный шанс, что позволит начать ему свой путь в новом, неизвестном и загадочном мире. Но главное, ему не известно то, что он может стать тем неучтенным фактором, который может изменить все. И он должен быть к этому готов, ведь это только начало. Начало его нового и долгого пути.

Константин Николаевич Муравьев , Константин Николаевич Муравьёв

Фантастика / Фанфик / Боевая фантастика / Киберпанк / Прочее
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство