Пятая печать. Том 1

Портьера не шелохнулась. После напрасных попыток пррронзить ножом замерзшую курицу или ррразорвать ее руками! — я хочу вытереть руки. Салфеток на столах нет, зато на окнах, стоят красивые, на века сработанные таблички: «Шторами руки не вытирать!». Спасибо за подсказку, думаю я. Но другие посетители тоже так думали, и шторы густо засалены выше моего роста. Чистый кусочек я нахожу только возле пола.

Цыпленок-табака изготовлен по иркутской технологии для многоразового использования. На его шершавой и жесткой, как у булыжника, поверхности не остаются криминальные отпечатки не только пальцев, но и зубов. Как переходящий приз, его, не вынимая из тарелки, тут же подают следующему посетителю. К огорчению работников ресторана, цыпленка-табака я нахально забираю с собой. Попросив в буфете клочок пергаментной бумаги, кладу на него цыпленка-табака и кусок хлеба. Сперва я иду к первым вагонам.

Узнав номер плацкартного, иду в хвост. А когда поезд трогается, я подбегаю к одному из последних вагонов, держа перед собою цыпленка табака как свидетельство своей принадлежности к неутомимо жующему пассажирскому племени. Проводник в этом вагоне ведет себя бдительно и смотрит на меня подозрительно: будто бы у меня билета нет, но я отвечаю ему таким взглядом, будто бы у меня билет есть! Еще и поясняю:

— Я из третьего, плацкартного. У проводника мой билет!

Уйдя по вагонам подальше от бдительного кондюка, замираю перед окном, за которым уже видны дома Иркутска-2. Вдали — блестящая лента Ангары. Раскатисто прогромыхал под поездом железный мост через Иркут, между деревьев замелькали домики нашего поселка. Но дом, ставший мне таким родным, я не увидел — деревья…

* * *

Быстрей, быстрей разгоняется поезд. Спешит скорый «Владивосток — Москва», нагоняя опоздание, накопившееся на заоблачных перевалах горных хребтов Забайкалья, куда, задыхаясь от высоты, как два астматика, едва затягивают состав два паровоза. Нагоняет и те опоздания, которые накопились в бессчетных туннелях полуподземной Кругобайкальской дороги, где машинист каждую минуту готов увидеть за крутым поворотом глыбу, упавшую на рельсы.

А здесь, где кончаются горные хребты Восточной Сибири, есть где разогнаться паровозу во всю мощь огнедышащих атмосфер. Только успевай шевелить смазанными до блеска шатунами, да на бегу покачивать послушными вагонами! Центробежная сила на повороте прижимает пассажиров в проходе к дверям купе. Высунув голову в окно, я восхищенно любуюсь, как черный, могучий паровозище, хвастливо взметнув в небо пышный султан дыма, лихо выгибает состав в крутую зеленовагонную дугу и гордо мчится впереди послушных вагонов на огромных огненно-алых колесах, стремительно рассекая горячим цилиндром котла бескрайний сибирский простор!

И шальной ветер дальних странствий озорно теребит мои рыжие патлы, выдувая из души остатки сомнений, а из-под сердца горький комочек печали. И уходит куда-то щемящая грусть расставания с дорогими людьми и заполняется душа радостным ожиданием дальних путей-дорог в невиданные мною города, предчувствием встреч с интересными людьми и предвкушением необычайных приключений.

— Все трын-трава! Да-да! Да-да!! — барабанят лихой степ вагонные колеса.

— Не пропаду-у-у! — уверенным баритоном поет паровоз.

Эт-т точно, думаю я. Теперь-то я не та сявка беспомощная, которую Валет в Красноярске подобрал. Имею понятие, на каких грядках гроники растут. Хотя щипанцами работать не умею, зато знаю психологию фрайеров и отвод делаю запросто. И сюжет понимаю — фунт дыма не поймаю. И по фене чирикаю.

Не стану я ломать рога, так как рогами шерудить приучен, не суну я рога туда, где рогом переть надо, потому что мое дело — рогом шевелить, а чтобы при этом рога не замочить, на рога не полезу.

Такую имею я программку по рогам для моих копыт и светлых надежд на туманное будущее!

В общем вагоне сажусь на свободное боковое место. Глядя в пыльное окно, долго и тщательно пережевываю цыпленка табака, изготовленного в лучших традициях общепита, благодаря которым он, хотя и жесткий, как подошва, но по вкусу… истинная промокашка! Какой-то кугут сибирский, остановившись возле свободного места напротив, спрашивает:

— Можно, я сяду?

— Садятся, дядя, не здесь… — отвечаю, щеголяя эрудицией, — на срок садятся, а здесь токо присаживаются.

Кугут смотрит на меня озадаченно. Либо ничего не поняв, либо поняв что-то в меру своей подозрительности, уходит подальше. На фиг мне его общество?! Пусть сыроежка я, но остро чувствую грань, отделяющую меня от фрайеров дешевых: людей враждебных, раздражающе тупых и злобных.

«Дантес уже ступил на тот путь, по которому намеревался идти, и шел прямо к намеченной цели». (Дюма, «Гр. М.-К.»)

Конец репортажа 13

Репортаж 14 Гарун Аль-Рашид