Пятая печать. Том 1

«с минуту глядел на них с кроткой и печальной улыбкой человека, сознающего свое превосходство»,

потому что ощущаю по заначкам денежные купюры, которые вчера позаимствовал из дамской кисы. А на такое шмотье, на которое кнацают эти кусошники, я ни в жисть не позарюсь. Благоразумие подсказывает мне держаться подальше от шпаны рузаевской, которой не в падлу подловить меня и ошмонать. Еще и пачек подбросят для острастки. И буду я светить по вокзалам радостно пестрым фингалом, как знАком качества советского воспитания. Зная про их дурные замашки, линяю подальше от этой компашки, унося на другой конец сквера печальную улыбку Монте-Кристо, как

«человека, сознающего свое превосходство».

* * *

На этом конце сквера румяная пышечка в беленьком коротеньком халатике с грохотом притаранила голубой фанерный ящик на гремучих шарикоподшипниках. На ящике нарисован радостно улыбающийся белый медведь на льдине и кудряво написано одно слово, от которого у всех пацанов слюнки текут: «Мороженое». Вокруг ящика собираются пацаны, но очаровашечка, как мастер, знающий себе цену, не спешит, не суетится. Достав крохотное зеркальце, поправляет кружевной кокошник.

Улыбчиво оглядев пацанов, которых со всех концов сквера притянул, как магнит, этот фанерный ящик, она открывает крышку ящика, протирает белоснежной тряпочкой запотевший верх алюминиевого бидона и начинает сноровисто торговать. Положив хрусткий аппетитный кружок вафли на дно круглой формочки, приоткрывает на мгновение бидон, доверху наполненный белоснежным холодком, зачерпывает ложкой нежную прохладную сладость и, ловко заполнив ею формочку, тут же срезает той же ложкой излишек.

Прихлопывает сверху еще одним зажаристо-хрустящим кружочком вафли, нажимает на поршень формочки и… самое великолепное творение человеческое — мороженка — уже в чумазой ручонке маленького восторженного покупателя, который, глядя на это белоснежно— сладкое, прохладное чудо, и вздохнуть-то боится от восхищения!

Бойко идет торговля. Влекомые чадами, неохотно подтягиваются хмурые родители. Не хотят смотреть они, как призывно, как соблазнительно улыбаются мороженщица и белый медведь! Насупив брови, долго смотрят родители на цену. Смотрят сурово и неодобрительно, как рабочий на плакате смотрит на интеллигента — бюрократа. Но, взглянув в умоляющие глазенки своего ребятенка, крякнув, сдаются родители: достают из заначек грязные носовые платки, развязывают хитрые узелки, тщательно отсчитывают медяки… Зато как же сияют пацанячьи мордашки! Да за такое лучистое сияние все отдать — только в радость! И медяки… даже если они последние! Ну и что — последние?! — жизнь наша, небось, тоже последняя: из этой вонючей жистянки никто живьем не выкарабкивается!

По обеим сторонам фанерного ящика в трагическом безмолвии стоят скорбные фигурки пацанят, которым не удалось смягчить родительские сердца, зачерствевшие от хронической нищеты. Не смогли они убедить своих родителей подойти к чудесному ящику с улыбающимся белым медведем. И улыбается им от этого сюжета только белый медведь, а не мороженка… Но не уходят они отсюда, притянутые к вожделенному ящику с веселым медведем.

Продлевая муки, стоят они, завороженные чудесным зрелищем, как из тускло-серой алюминиевой формочки рождается белоснежное сладкое чудо. Изнывают бедолаги от зависти, истекая слюнками. А один из них, самый маленький, так и замер с открытым ротишкой и, кажется, уже не дышит… а из курносого пацанячьего носишки медленно опускается по верхней губе — все ниже, ниже и ниже! — изумрудная сопля. Но до сопли ли ему сейчас! Он весь — в дивной грезе, весь в созерцании волшебного явления прохладного чуда в хрустящих вафлях из тусклой алюминиевой формочки!

Горазд на изречение глупостей наш Вождь и Учитель, а наименее кровожадная из них: «Чудес не бывает!» И все догматики материализма, услышав это, услужливо долдонят, сепетят, подхватывают, развивают и продолжают в диссертациях и статьях: «Нет чудес, потому что их не бывает!» Но неспроста говорят: «Для материализма необходим примитивизм размышлизма». Не верьте им, шибздики! Бывают чудеса, бывают!! Конечно, если за это дело возьмется волшебник, пусть даже такая задрипа, как я! Сотворить такое чудо даже мне — начинающему волшебнику и самоучке — запросто! Оп-ля — дело в шляпе! Как у калифа Гаруна Аль-Рашида! Может, он и без шляпы обходился?

Чтобы привлечь внимание уважаемой публики я, подражая Валету, звонко щелкаю пальцами правой руки, а левой небрежно протягиваю мороженщице два рубля, беру себе мороженку за двугривенный, а на остальные… я делаю царственно великолепный жест в сторону остолбеневшей от изумления пацанвы:

— На всех пацанов!!