Пятая печать. Том 2

Матерясь, поднимается с привала усталая пехота — профессионалы трудного, опасного ремесла, кровью своей заслужившие уважение и чувство собственного достоинства. Мы не двадцать седьмой годик… фронтовики мы! Но это пока вместе. Пока сидим спина к спине на привале, пока шагаем плечо к плечу на марше. А на гражданке растворимся мы среди чванливых карьеристов, подозрительных гебистов и прочих гадов и гадиков с душами заскорузлыми от зависти и злобы, как солдатская портянка класса СБУ после вошебойки. Закончилась война, а Россия, какой была и осталась такой… с российской злобой и гебней.

И почувствует фронтовик горечь одиночества и будет вспоминать военные ночки и денечки, как лучшие в жизни. Жить как все фронтовик не сможет — уже по другому на мир смотрит, человек в нем проклюнулся, а рассчитывать на уважение «благодарного отечества» не приходится. Не бывает отечество благодарным к тем, кто ему не нужен! Помню я, как обошлось оно с героями гражданской… И фронтовичков-инвалидов от общества изолирует наше отечество: сошлет куда-нибудь и… ага. Чтобы не кормить калек… они же живучие!

Собьет отечество гонор с фронтовичков. Награды девальвирует, а жизнь обеспечит как в сказке, на роли младшего сына-дурака: умные сыновья в Смершах и гебне ордена получают. Еще и подсмеиваются над фронтовиками, «места надо знать, где ордена на кустах висят». И уже гуляет подленькая модная присказка: «Война всё спишет», — такая удобная гебне! Ведь морем свежей крови войны смываются кровавые реки репрессий! «Война все спишет»… но не клеймо чес! Невозможна амнистия мировоззрению! Пока живы мы, живет в сердцах наших лихое и горькое звание — ЧеС!

Конец репортажа 28

Эпилог — окончание пролога. Двадцать лет спустя после войны

Да! Непредсказуемо будущее России!

Но! Еще более непредсказуемо ее прошлое!

Уроки истории

Я плачу, я слез не стыжусь и не прячу,

Хотя от стыда за страну свою плачу.

Г. Плисецкий

Время — 4 июля 1965 г.

Возраст — 38 лет.

Место — река Агидель.

Глава 1. Дождь

Просыпался долго, неохотно. Если б не такой настырный будильник, как мочевой пузырь, — не стал бы просыпаться: по крыше палатки сонно, монотонно барабанит моросящий дождик. Все проспал бы я лето, но нет в спальном мешке туалета! Похолодало, моросит, значит, циклон и надолго. От такой мысли настроение — ооп! — выпадает в осадок. Не только я не в духе, судя по чертыханьям Жоры, которыми сопровождается его общение с костром, не желающем гореть под дождем.

Сегодня дежурят Жора и Света. У костра Жора мокнет один, экономит супругу. Не дожидаясь моего пробуждения, Эля учесала в гости к Свете. Обе они могут пережить длительное молчание только во сне. Конечно, если снятся сны с разговорами. Судя по приглушенным спальниками голосам, все проснулись и предаются блаженной утренней неге, как люди, плюющие на глупый предрассудок умываться по утрам — тогда, когда умываться хочется меньше всего.

Стоя за кустиком я, без отрыва от неотложного дела, которое выковырнуло меня из спальника, созерцаю окружающий печальный пейзаж. Над свинцово-угрюмой рекой в промозглом безветрии стоят, зацепившись за низко висящие тучи, причудливые столбы тяжелого густо-серого тумана. А из туч моросит, будто б дождик висит между небом и землей мокрой, серой кисеей. Зябко маленьким дождинкам капать в холод земляной, и цепляясь за листочки, и сливаясь капля с каплей, они падают на землю крупной горькою слезой…

Давно заметил медицинский факт: при освобождении мочевого пузыря появляется позыв на стихи. Не спроста Парацельс написал, что душу в мочевом пузыре отыскал! Значит, должна быть и обратная связь — мочегонные стихи! Писал же кто-то: «Меня тошнит стихами!» Медики говорят, действие каждого средства индивидуально. Вот Лев Толстой музу стихотворчества на дух не принимал! Идиосинкразию на стихи имел… «глупой словесной акробатикой» называл. И Пушкина принципиально не читал.

Действительно, если есть человеку, что сказать, зачем мучить слово, втискивая его в прокрустово ложе меж размером и рифмой? А… песня?! «От песенок Беранже трясутся троны, качаются церкви». Песня — это сила! Есть и у нас безымянные Беранже! И я вспоминаю частушку, от которой скукожилась барабанно помпезная советская поэзия безыменских, светловых и иже с ними холуев.

Сверху молот, снизу серп —
Это наш советский герб!
Хочешь жни, а хочешь куй,
Все одно — получишь х…!