Пятая печать. Том 2

— Бе са ме-е-е… бе са ме му-уча-а!.. — распевает Жора, создавая беспечное латиноамериканское настроение, необходимое при таком легкомысленном питании, как кофе с печеньем. Заглушая запахи реки, травы и дождя, кофейный аромат напоминает о том, что где-то есть страны без моросящих дождей… страны, где от теплого бриза лениво качаются громадные листья бананов и кокосовых пальм, а лазурные волны океана выплескивают на белый ракушечный песок радостные солнечные зайчики… А у нас — что-о-о?.. Под затяжным моросящим дождем — мокрые кусты малины, а в кустах следы: свежий помет и шире моей ладони когтистые отпечатки лап деликатного нашего соседа по поляне — медведя, на жилплощадку которого мы вчера вломились, в его столовой поселились и давай тут гадить со страшной силой прямо на малиновой поляне! Из-за соседства с медведем наши женщины гуляют в кусты организованно: всем женским коллективом. А Света шепотом рассказала Эле про ночное приключение:

— Вышла ночью попИсать, а за кустом… ка-ак зашебуршит! Я про медведя вспомнила!.. Сразу заодно и покакала! Чтобы у медведя аппетит пропал…

Так как это было рассказано по женскому секрету, то Эля тут же сообщила об этом мне, чтобы предостеречь меня от такого же приключения. А для бразильеро все то, что у нас, разве не экзотика? И быстрая река, вьющаяся среди живописных скал, похожих на башни сказочных крепостей… и входы в башни прямо от реки, уводящие в таинственные подземные миры пещер, где узкие ходы и вертикальные лазы «шкуродеров» ведут в великолепные гроты подземных дворцов… и стремительные перекаты на реке, под которыми стоят флегматичные кроткие хариусы… и глубокие омуты, на дне которых затаились могучие, непокорные таймени… и торжественный сосновый бор, в котором, как в храме, шапку хочется снять… а по буреломам и гарям такие заросли спелой малины — не продерешься! А грибов-то, грибов! Коврами белые грибы так и стелются!

Все это с детства привычно и обычно, хотя и прелестно, но всем известно и не интересно. А если бы поменять уральских комариков на бразильских москитов! Но бдительно сторожит соввласть своих подданных, чтобы не разбежались! Если и выпустят туриста за железный занавес, то до седьмого колена просвеченного как стеклышко, заинструктированного до потери сознательности, запуганного до чеканутости, и еще чтобы в залог дома всю семью оставил! И будет совтурист испуганно шарахаться от всех загранжителей и с выпученными от страха глазами уныло маршировать в угрюмом совтуристском строю по страшной загранице, населенной сплошь коварными агентами ЦРУ, чувствуя нацеленное в затылок бдительное око гебиста, конвоирующего группу в незабвенных традициях вологодского конвоя: «Шаг вправо, шаг влево — побег! Прыжок — попытка улететь за бугор!»

Глава 3. Визит Вити

После завтрака наши очаровательно не худенькие женщины запрессовываются в двойной спальник в кают-компании, как называем мы Жорину более просторную палатку. Сидя у дамских ножек, Жора поет драматическим баритоном, аккомпанируя на гитаре, а спрессованные дамы грустно подпевают из спальника: «Солнца не бу-удет, жди, не жди…Третью неде-елю льют дожди…»

Песня традиционна: ею начинаются затяжные Жорины концерты, посвященные ненастьям. А куда они спровадили Виктора? Грибы и рыбалка сегодня бесперспективны, разве за малиной?… Дело в том, что Витя любит петь в хоре. Но как только он начинает петь звучным лирическим баском, то любой могучий хор, даже хор Пятницкого в крепком подпитии, тут же обескураженно умолкнет, потому что Витя безошибочно находит ту, неповторимую, трагическую тональность, при которой всем слышно, как красиво поет только он, а остальные фальшиво и жалобно подвывают, как стая бездомных псов. И все, кто знаком с Витиным могучим вокальным даром, прежде чем запеть, убеждаются, что Витин красивый, сильный бас находится на безопасном расстоянии.

Я тоже люблю петь. И охотно бы присоединился к квартету под управлением Жоры, превратив его в квинтет, уменьшив своим драматическим баритончиком острый дефицит мужских голосов, но… от горячего кофе или от мокрой погоды глаза закрываются, и я погружаюсь в теплые грезы спального мешка, наполненного по верхнюю клеванту сновидениями… и сколько их затаилось там, в глубине спальника, еще не приснившихся снов?..

В тот блаженный миг, когда первая греза робко выползает из подкорки, протискиваясь, как через шкуродер, в круто закрученную мозговую извилину, по ногам моим прокатывается что-то столь тяжеловесное, что спросонок я грешу на асфальтовый каток и нервно вскрикиваю: такие чугунолитейные грезы не для моей очень нервной системы!

— Извини, Саша, — бормочет Виктор, заползая в палатку с грацией дождевого червяка, чтобы не задевать мокрую крышу палатки. Завершает свое сокрушительно пульсирующее движение внутри палатки Витя тем, что отдавливает одно из моих ребер и размалывает в порошок своим крупногабаритным организмом печенье, оставшееся от завтрака.