Пятая рота

— Он тут со своими одалисками парился, — пояснил комбат, — а теперь тут стоит наша восьмая рота.

«Искупаться бы», — позавидовал я восьмой роте.

Так и шла бетонка до самого Айбака: горы справа, горы слева. Они то приближались, то удалялись, будто преследовали нашу пару, но никуда не пропадали. Через час наконец мы въехали в Айбак.

Для сердца русского тут ничего не сливалось: обычный пыльный кишлак, заросший абрикосами и яблонями за пыльными дувалами. На окраине стояла позиция и большой склад боеприпасов. Возле комбата тут же возник старлей — командир взвода.

— К бою, — ровным голосом сказал комбат и посмотрел на часы, засекая время.

— Взвод, к бою! — проорал старлей и из землянки один за другим стали вылетать солдаты в бронежилетах и касках с автоматами наперевес.

Мне никогда еще не приходилось отрабатывать норматив «к бою» на позициях, так как я служил в полку. Наблюдать за этим было забавно. Кто-то, по виду дух, одел броник задом наперед, кто-то держал в руке автомат без магазина, словом — веселуха, негорюйка и несуразица, как и всё в нашей армии.

Пошли доклады из окопов:

— Рядовой Пупкин к бою готов.

— Сержант Жопкин к бою готов.

Получив последний доклад, старлей доложил комбату:

— Товарищ капитан, второй противотанковый взвод к бою готов.

Баценков снова посмотрел на часы:

— Вы опоздали на восемь секунд, старший лейтенант. Отбой.

Лучше бы им было не опаздывать. Расслабившись вдали от начальства, ребята стали забивать на службу, за что и поплатились. Не успели они поставить автоматы в пирамиду, как Баценков так же негромко скомандовал:

— К бою.

— Взвод, к бою! — продублировал команду взводный.

И снова из землянки, как тараканы из-под обоев, посыпались солдаты. На этот раз они уложились в норматив, но было поздно проявлять геройство — пошли вводные. Два часа Баценков лечил их от безделья, гоняя под солнышком. То духи нападали справа, то наседали слева. Каждый раз взвод мужественно отбивал атаки воображаемого противника. Но коварству врагов не было предела. Они то травили газами, то сбрасывали на головы защитников позиции атомную бомбу, то насылали на них свою авиацию, которой у душманов отродясь не было.

Мы с водителем устроились в тенечке и лениво покуривали, наблюдая за игрой в войнушку. У меня в груди родилось и росло то приятное чувство, которое накатывает на солдата, наблюдающего за тем, как дрючат не его.

«Ну и правильно», — без тихого злорадства, но и без сочувствия к истребителям танков подумал я, — «не хрен расслабляться. Пригрелись здесь, понимаешь…».

— Отбой, — скомандовал Баценков и, обращаясь уже к нам, сказал, — поехали, а то на обед опоздаем.

Пара взревела движками, водилы стали выруливать на выезд с позиции. Комбат повернулся в сторону оставшегося стоять одиноко командира взвода и подвел итог учений:

— Говно твой взвод, старший лейтенант. Вешайся.

«Знакомое пожелание», — удовлетворенно подметил я про себя.

Через час мы были в полку, вечером я принял дежурство по взводу и «за время моего дежурства происшествие не случилось».

Скукотища!

Зато на другой день…

На другой день я стал делать деньги и даже разбогател.

В Афгане торгуется или выменивается всё на всё. На доллары, на чеки, но чаще — на афошки. Афгани — это такой кусок резаной бумаги, не представляющей для гражданина великой страны никакой ценности и имеющий хождение только в этом взбудораженном диком и ядовитом муравейнике под названием Афганистан. А очень просто: берешь кирпич — и несешь его к афганцу. Считай, пять афошек заработал. Взял банку стеклянную, которых на помойке гора валяется, отнес, продал — получи десять афошек. А за две — двадцать. Хоть десять — все возьмут, если не надорвешься их таскать. Ящик снарядный — тридцать афошек. С руками оторвут. В стране, где за срубленное дерево отрубают руку, я сам видел дуканы, в которых торгуют деревом на вес. И в уголочке — наши пустые снарядные ящики.

Это сейчас афганцы зажрались. Даже обменный курс упал: за чек дают только двадцать пять афгани. А деды рассказывали, что их деды говорили, что было время, когда за лом металлический обыкновенный, вроде того, которым мы копали канаву около умывальника, так вот за этот лом афганцы предлагали целый джинсовый костюм. А курс тогда был — один к тридцати.

Но долго уже стоит в Афгане наш Контингент, забивая товарами окрестные дуканы. Афганцы обрастают жиром, наглеют и роняют цены. Вот уже и советская стеклянная банка упала до десяти афошек…

Только банки, ящики и прочая лабуда — это для лентяев и неудачников. Для нормальных пацанов двадцать афошек — не деньги. Нормальные пацаны за деньги считают только сотенные афошки, с лысой башкой Амина на банкноте. Извольте — четыре чека или двенадцать рублей. Тот же советский «чирик», полновесный красный червонец с лысым профилем Ленина, на который можно вечер виснуть в кабаке. На банках и ящиках такие деньги не поднимешь.

Запаришься.