Пятая весна

— Правильно ли ваше решение? — мягко спросил он. — На пути любви бывает много испытаний. Но в том и сила ее — в доверии и способности понять сильные и слабые стороны любимого человека, в способности помочь ему в трудных обстоятельствах. Без этого нет любви — это мое убеждение. Легко толкнуть падающего, во много раз труднее помочь ему удержаться. И уж нельзя оставлять в беде того, кого любишь.

— Но вы сняли его с катера.

— Разве я толкнул? Я хочу проверить его силу. Верю в Харченко: он крепкий. На катер вернется другим и будет отличным моряком.

Зоя прошла несколько шагов, когда от стены дома приезжих отделился человек и окликнул ее:

— Зоя! Я провожу тебя.

Зоя остановилась.

— Ни за что, — намеренно громко сказала она. — Дойду одна!

— Зоя…

— Одна, — решительно повторила она.

Харченко стоял в двух шагах от Зои. Было так темно, что он видел только светлое ее лицо и слышал дыхание.

— Это правда, что ты скоро уезжаешь? — спросил он.

— Уезжаю, — с вызовом сказала она. — Это все?

Харченко невесело усмехнулся.

— Зачем ты это делаешь, Зоя? И куда ты уедешь от меня? Ведь ты знаешь…

— Что я знаю?

— Никуда ты от меня не уедешь. Никуда! Я всюду найду тебя. Что мне без тебя? Нигде ты от меня не укроешься. Я все брошу, но мы будем вместе. Не уезжай, Зоя!..

— Что теперь говорить об этом, — вырвалось признание у девушки. — Поздно, поздно…

Она замолчала и быстро пошла к поселку. Харченко двинулся за ней. Зоя резко остановилась.

— Я сказала: одна.

Харченко стоял в темноте и слушал, как стихает скрип песка под быстрыми шагами девушки.

Утром на пирсе Василий Иванович увидел Харченко на том самом месте, на котором стояла в туманное утро Зоя. Харченко стоял широко расставив ноги, в брезентовой замасленной куртке моториста, потертой кожаной фуражке, и смотрел вслед уходящему катеру «Быстрый».

Группа Сережи Старовойтова выехала на Тюлений камень. С ними была и Зоя, отложившая свой переезд до окончания этой срочной работы.

Харченко мрачно поздоровался с Черкашиным.

— Моторная лодка готова, — глухо доложил он.

— Запускайте! — и Черкашин прыгнул в лодку.

Весь день новый моторист был угрюм и молчалив. Но Черкашин и не вызывал его на разговоры.

Домой они возвращались в темноте вдоль берега. Далеко в море белели ночные рыбачьи огни и где-то среди воды дрожал красноватый свет большого костра. Черкашин долго смотрел на него.

— Где это? — спросил он. — Неужели Тюлений?

— Там, — подтвердил Харченко. — Наверное, ребята решили заночевать. Торопятся с работой управиться.

Перед глазами Василия Ивановича встал угрюмый черный остров, лишенный зелени, выгнувшийся горбом, отделенный от берега широким проливом, открытый всем ветрам. С жалобными криками носятся над островом потревоженные чайки.

— Нескладно у вас, Харченко, получилось, — сказал Черкашин.

Моторист поднял голову.

— В обиде на меня? — прямо спросил Черкашин.

— Что заслужил — то и получил, — уклончиво ответил Харченко.

— Это еще все исправимо. А вот вы хорошего человека обидели — это грех большой.

— Отмолю этот грех… Отойдет Зоя, откипит ее сердце.

— Ой ли, характер ее вы плохо знаете.

— Но и моего вы не знаете.

— По двум поступкам, конечно, судить нельзя. Но оба не из положительных.

— Значит, с катером все кончено?

— Почему? Надо заслужить право на возвращение.

На море посвежело, моторка закачалась на волнах, холодный ветер подул в лицо.

— Капризничает, — заметил Черкашин.

— Тут это частенько бывает, — беспечно сказал Харченко. — То баргузинчик посвистит, то сарма налетит. Летом, как сейчас, ничего, осенние ветры страшны. Волны гремят, как из орудий. Дома дрожат.

Волны становились все круче, и лодка то взлетала, то проваливалась. У пирса Харченко с трудом закрепил лодку: море разбушевалось.

Красный огонь костра на Тюленьем острове виднелся и с берега. На крыльце Черкашин оглянулся и снова посмотрел на этот красноватый огонь на воде. «Молодцы ребята», — тепло подумал он.

Утром Черкашин не узнал Байкала. Сердитые валы кипели на море, волны с шумом перекатывались через береговые валуны, бросая на песок пену. Клочкастые облака мчались по серому небу. Посвистывал ветер, и стало заметно холоднее.

Катера пробивались по волнам и накрепко крепились к пирсу. Рыбацкие лодки плясали на воде и гремели, словно по камням катили пустые бочки.

Алексей Александрович стоял на пирсе и покрасневшими глазами смотрел на море.

— Сарма, — сказал он Черкашину, — наш частый байкальский ветер. Налетает, как разбойник, из-за угла, никогда его не угадаешь. И стихает неожиданно. Видите, как рыбаки торопятся? Но летняя сарма не страшна, часов на пять — шесть ее хватает. Вот осенью — страшно бывает. Плохо приходится тому, кого она в море захватит. Сила другая и сутками дует.

В этот день Черкашин не выехал с Харченко. Все моторные лодки и катера оставались у берега. Крупная волна била о деревянные сваи пирса, добиралась до дощатого настила. Тучи песка летели по улицам поселка, засыпая глаза.

С тревогой весь день Черкашин думал о геодезистах на острове Тюленьем. Если они во-время не выбрались на берег, то трудно приходится им сейчас среди голых камней под ветром.