Пятая жертва

- Валера, что с тобой? Обман памяти? Это же я тебя вчера прикусила. Ты еще взвыл. Не помнишь?

- Нет, не помню! - воскликнул он. Он вдруг напрягся. Он попытался вспомнить это. И ничего. На этом месте в памяти не было ничего!

- Ладно, ладно, - Элла притянула его голову к своей мягкой груди. - Не волнуйся, - мягко, как при общении с больным, произнесла она.

От ее слов и от тепла этих рук Валдаеву стало легче. Он ощутил прилив нежности. Отбросил все прочь. И полетел куда-то в пучины страсти.

После безумного пика наслаждения он задремал. Проснулся в темноте. Мало того что на улице была ночь, так еще и шторы были плотно задернуты, так что в комнату не пробивался даже свет фонарей.

Валдаев ощутил толчок беспокойства. Он встал, прошелся по комнате. Отодвинул шторы. Туман рассеялся, и в окно светила ровно обрезанная посредине луна.

Он оглянулся на уткнувшуюся в подушку обнаженную Эллу. Щемящая жалость овладела им. Ему захотелось прикрыть ее одеялом, защитить от всех невзгод. Она была сейчас для него самым дорогим человеком. И он радовался, что способен на такое чувство. Будто свет зажегся в ночи. Он готов был поверить, что действительно любит ее. Хотя, по большому счету, с трудом представлял, что в себя включает это слово.

И тут как током ударила мысль и быстро растеклась сладостно-болезненным ядом по телу - а каково было бы сейчас взять и разбить это ощущение. Уничтожить... вместе с его источником.

"Маньяк вырывал сердца жертв", - вдруг не к месту, крысой из черной норы выскользнуло и оскалилось воспоминание. Газетная полоса о похождениях маньяка, вырывающего сердца. Интересно, а он сам мог бы стать таким маньяком? Он вдруг на миг ощутил свое родство душ с этим таинственным темным существом.

Вдруг какой-то бес будто толкнул вперед. Подойти, взять за шею так, чтобы хрустнули позвонки... И все. Концы разрублены. Не нужно ни за кого бояться. Не нужно нести на себе сдавливающую маску цивилизованного человека. Полное освобождение.

И вдруг возникла совершенно идиотская идея - а может, он и есть тот самый маньяк? Иначе откуда эти ощущения родства, единого резонанса с тем неизвестным черным человеком? А провалы в памяти - что за ними? Что скрывают эти пятна? Может, кровавые пиршества?

Ему вдруг непреодолимо захотелось шагнуть к Элле.

Он затряс головой. И вынырнул из сумеречного состояния между реальностью и выдумкой. Будто только что побывал где-то в другом мире.

Он перевел дыхание. Сейчас он вполне контролировал себя. И овладевшее им недавно безумие казалось теперь совершенно абсурдным. Оно было чужим!

Он медленно сполз по стенке на пол. Встал на колени. Его объял ужас. Только что он чуть не потерял себя.

"Ах ты, ночь, что ж ты, ночь, наковеркала", - вспомнился есенинский стих. Как он назывался? Да, так и назывался - "Черный человек"...

- "Черный человек, ты прескверный гость, Эта слава давно про тебя разносится",

процитировал он негромко.

Все, долой наваждение!

Он с размаху ударил кулаком по стене, так что костяшки чуть не треснули.

Элла вздрогнула. Очнулась. Посмотрела на него. В темноте не было видно выражения ее лица, но Валдаев знал, что на нем читается вопрос.

- Что случилось? Что с тобой, милый?

- Все хорошо, дорогая.

Он лег рядом с ней, нежно обнял ее.

- Все хорошо, - повторил он, зная, что лжет. Ничего у него хорошего не было...

* * *

Зигелевские чтения проходили в синем старинном особняке всероссийского научно-просветительского общества, расположенном в тихом переулке недалеко от Лубянки. Это был ежегодный трехдневный слет аномалыциков всех мастей, посвященный памяти одного из основоположников советской уфологии Феликса Зигеля.

Особнячок был уютный, старый. До революции в нем располагался отель, и, на удивление, на некоторых стеклах в темных закутках остались исполненные с ятями и на иностранных языках соответствующие надписи. В особняке были остатки былой отельной и просветительской роскоши - прекрасная лепнина, расписные потолки, которых в странном союзе коснулись кисти как советских, так и дореволюционных художников. Здесь все дышало былыми эпохами, уходящими временами. Временами, когда само слово "наука" вызывало благоговейный трепет. Но теперь особняк был обшарпан сверх меры. Крыльцо с широкой лестницей готово было обрушиться. Да и стены, и лепнина шли трещинами. Все ветшало, нищало, как и сама отечественная наука, и российское просветительство. Зато ощущалось дыхание новых времен. Все больше комнат на втором этаже отвоевывали какие-то фирмы и фирмочки с прилизанными мальчиками-менеджерами и длинноногими, шлюшного вида секретаршами, которых волна последнего финансового кризиса едва не вымела на панель. Старинная мебель из этих комнат пропадала. Лепнина - тоже. В отвоеванных фирмачами помещениях бесцеремонно расставлялась никелированная офисная мебелишка и воцарялся новый, нахрапистый, пластмассово-стальной, компьютерно-факсовый, долларово-марочный, консалтингово-маркетинговый дух. Валдаеву, видевшему это постепенное, напористое, бесповоротное завоевание каждый год, в три дня Зигелевских чтений, становилось грустно.