Пятьдесят оттенков Дориана Грея

Когда ему удалось восстановить хладнокровие, он подошел к стене под лестницей и нажал на панель. Открылся маленький секретный ящик, в котором он хранил разные интересные вещицы – кожаные набедренную повязку и кнут, например, – и затолкал туда сумки и смятое пальто. Можно будет сжечь их позже. Затем он посмотрел на часы. Было два часа ночи. Дориан хотел разыскать Хелен, которая обычно очень мало спала, и рассказать ей все, но представил себе ее насмешливый голос, и у него закружилась голова.

«Лечить душу ощущениями, а от ощущений лечить душевными порывами». – Ее голос звенел у него в ушах. Его душа была уже неизлечимо больна. Неужели ощущениями правда можно спастись? Он пролил невинную кровь. Чем можно искупить такой грех? Ничем! Искупление невозможно, путь к прощению закрыт для него, но ведь всегда можно погрузиться в забытье. Он хотел все забыть, вычеркнуть из памяти, выдавить, как выдавливают яд гадюки.

Каждый год, каждый месяц людей в Англии вешали за то, что он совершил сейчас. В воздухе витал вирус безумия, жажда убийства. Кроваво-красная звезда подошла слишком близко к земле… Какие против него улики? Никто не видел, как она вошла. Слуги уходили на ночь. В доме был только Виктор, наполовину слепой и на три четверти глухой. Пройдут месяцы, прежде чем что-то приведет полицию сюда. Месяцы!

Он почувствовал, что если будет постоянно думать о том, что совершил, то просто сойдет с ума. Некоторые грехи не так увлекательны, как память о них. Есть победы, которые тешат самолюбие и приносят наслаждение уму, а не чувствам. Но сейчас речь шла не об этом. Это воспоминание нужно было изгнать, утопить в вине и наркотиках, задушить его прежде, чем оно задушит тебя.

Дориан прошел в библиотеку и налил себе еще бокал бренди с содовой. Каждую секунду он смотрел на часы. Минуты проходили одна за другой, и его охватывало нервное возбуждение. Наконец он вскочил и начал мерить комнату длинными неровными шагами. Руки были холодны, как лед. Ожидание было невыносимым. Время переступало на своих свинцовых ногах, почти не двигаясь с места, а его, казалось, нес к краю темного обрыва какой-то дьявольский ветер. Он знал, что ждет его наверху, он видел это и, содрогаясь, сжимал влажными ладонями пылающие виски, как будто старался руками стереть всякое воспоминание из своего воспаленного мозга и вдавить глаза в черепную коробку. Все было бесполезно. Мозг помимо его воли питался памятью о злодеянии и порождал гротескные видения, искаженные, уродливые, покрытые язвами, которые плясали вокруг него, как мерзкие собачонки, и ухмылялись, приподнимая отвратительные маски.

Нужно уничтожить улики. Уничтожить портрет.

Почему он не сделал этого раньше? Какое-то время ему доставляло удовольствие смотреть, как он меняется, стареет. Сейчас, когда Розмари лежит мертвая там, наверху, он будет являться ему в кошмарах. Портрет был его совестью. Он стоял непреодолимым препятствием между ним и настоящим… счастьем? Нет, он не гнался за счастьем – он искал наслаждений, которые находятся обычно в ведении совести.

Он взял со стола лампу и прокрался наверх, на чердак. Деревянный пол скрипел и стонал от боли под его шагами. Несколько раз он останавливался, прислушиваясь, не поднялся ли Виктор, у которого было необыкновенное чутье во всем, что касалось его хозяина. Он всегда угадывал, когда тот был расстроен. Нет, беспокоится не о чем. Его шаги едва отдавались в тишине огромного дома. Он постарался как можно тише откинуть лестницу на чердак, но она грохотала и скрипела. Он быстро забрался наверх и, по обыкновению, втянул за собой лестницу внутрь.

Зловещие лужи крови были освещены неясным голубоватым светом, лившимся из маленького оконца под крышей. События этой ночи проникли в его мозг, оставляя кровавые следы, и встали перед его мысленным взором с пугающей отчетливостью. Он вздрогнул при мысли о том, что ему пришлось пережить, и внезапно его вновь охватила непонятная ненависть к Розмари, которая как будто сама толкнула его на убийство, и его передернуло от отвращения. Ее фигура была целиком освещена этим странным светом. Ужасное зрелище! Его еще можно было вынести ночью, но не днем. Как только он уничтожит картину, нужно будет заняться телом, хотя бы спрятать его, пока не появится лучшее решение. Мысль о том, чтобы она сидела здесь просто так, наполняла его ужасом. Он был злодеем, но не некрофилом.

Он отдернул пурпурный покров и вскрикнул от негодования. Человек на портрете был весь в крови. Кровь была на руке, которая держала нож, на другой руке, которой он прижимал к себе Розмари, кровь была на ногах, как будто продолжала капать с рук. Даже на его губах, искаженных злобной усмешкой, была кровь. Дориан невольно сплюнул на пол. Подбежав к столу, он схватил нож. Им он убьет творение, как несколько часов назад убил творца. Тем самым он убьет свое прошлое и станет свободным. Его душа будет мертва, а он продолжит жить в мире.