Пятьдесят три письма моему любимому

– Он умер. И я надеюсь, сгниет в аду.

– Хафиз! – Ма обрела голос. – Бе педарет гуш кон!

– Слушать отца? С чего бы? Он меня не слушал. Да, Педар?

Педар не ответил, судорожно набирая телефонный номер.

– Даже сейчас, – рассмеялся Хафиз, – даже сейчас он не слышит меня. – Он резким движением скинул телефон с тумбочки. Тот обрушился на пол с громким треском.

Педар замер, сжимая в руках телефонную трубку и раскрыв рот.

– Я приходил к тебе. Говорил тебе. И ты ничего не сделал. Ничего!

– Это было давно. Ты просто выдумывал, тебе казалось.

– А это? – указал Хафиз на меня. – Это я тоже выдумал?

– Она сама виновата.

– Ты трус, – голос Хафиза задрожал. – Ты пытаешься прятать голову в песок. Можешь говорить себе все, что хочешь, но ты знаешь, что это сделал он. Так же, как ты знаешь, что он насиловал меня.

Некоторые слова, будучи произнесенными, выпускают демонов наружу даже из тщательно заколоченных гробов.

– Хафиз, – я попыталась заговорить, но слова застревали в горле.

– Ты думаешь, я не знал? – продолжал Хафиз. – Что за фарс вы вдвоем устраивали все эти годы?

Звук ладони Педара, опустившейся на щеку Хафиза, отозвался эхом в наступившей тишине. Ма только открывала и закрывала рот, как рыба, вытащенная из воды.

– На, – Хафиз поднял телефон и сунул Педару. – Звони. Скажи им, что твой сын убил твоего любовника.

10 июня 1983 года

У Боба Уортинга был небольшой офис, где я проводила рабочий день, отвечая на звонки, назначая встречи и занимаясь документами. Он предложил мне эту работу после того, как расследование оправдало нас с Хафизом в смерти Паши Моради. Полиция пришла к выводу, что произошел несчастный случай, и мы действовали в порядке самозащиты. Заявление Боба Уортинга о том, что он видел, как Паша Моради приставал ко мне, тоже помогло. Так что я работала не только ради зарплаты; это была еще и благодарность Бобу. Он познакомил меня не только с автоответчиком, факсом и пишущей машинкой, но и со своим домом, женой и дочерью.

– Он ушел? – В офис зашла Джейн, заспанная, с взлохмаченными волосами, в майке и шортах.

– У твоего отца деловой обед.

– Но еще только… – Она взглянула на часы. – Ой.

Трудно было не любить Джейн. Она села напротив меня и уткнулась подбородком в колени.

– Райан приедет уже через несколько недель, – улыбнулась она.

– Ты, наверное, очень рада снова увидеть брата.

– Да… – Она помолчала, а потом робко улыбнулась.

– Но?..

– Но мне еще очень хочется познакомиться с его другом.

– Ах. С другом.

– Знаю-знаю. Тебе все это уже в ушах навязло, но, Шейда, он тако-о-ой замечательный.

– Я уже говорила, Джейн, что он для тебя слишком стар, – сказала ее мать из кухни.

Джейн закатила глаза.

– Ему двадцать один. Разве это старость? А ты могла бы не подслушивать! – Она встала и закрыла дверь. – Клянусь, она все слышала.

– Не все, – дверь открылась, и заглянула Элизабет. – Я просто говорю. Ты в старшей школе, а он в колледже. К тому же не думаю, что он станет ухаживать за шестнадцатилетней сестренкой своего друга.

– Мне семнадцать! – Джейн сложила руки на груди и уставилась на меня. – Сколько лет разницы у вас с Хафизом, Шейда?

Шесть лет. Но я не хотела встревать в спор.

– Думаю, мне сейчас стоит пообедать, – сказала я.

– О-о-о, как вкусно выглядит, – поглядела Джейн на еду, которую я принесла из греческого ресторана Фарназ.

– Джейн. Это невежливо, – сказала ей мать.

– Нет-нет, все нормально. Хочешь? – предложила я.

– Угу.

– Ну правда, Джейн, – Элизабет покачала головой. – Надеюсь, Шейда, что ты любишь пастуший пирог[4], потому что я хочу пригласить тебя пообедать со мной.

– Пастуший пирог – это прекрасно, – ответила я.

Мне надоело есть остатки из ресторана. Мы с Хафизом работали там по вечерам. Бехрам и Фарназ были так добры, что разрешали нам спать в подсобке, когда ресторан закрывался. Мы собирались переехать, как только Хафиз найдет работу.

Закончив работу у Боба, я пришла в ресторан к шести вечера. Заперев дверь туалета, я привела себя в порядок к вечерней смене. Губка, мыло, теплая вода. По понедельникам, когда ресторан был закрыт, я мыла в раковине голову. Всякий раз, когда я смотрела в зеркало, мне до сих пор виделся там Паша Моради, чье перекошенное лицо выглядывало из-за моего плеча. Я надела передник и сделала глубокий вдох, радуясь, что в ресторане еще пусто. Но до появления толпы в пятницу вечером оставалось совсем недолго.

Когда я накрывала столы, звякнул колокольчик над дверью.

– Привет, Фарназ, – поздоровалась я.

А потом увидала женщину, стоявшую позади нее.

– Ма!

Она протянула мне руки.

За три месяца с того дня, что мы с Хафизом ушли из их дома, она словно съежилась. Ее глаза глубоко запали, а морщины на лице стали глубже. Я пододвинула стул и усадила ее.

– Я буду в кухне, – сказала Фарназ, исчезая за дверями.

– Я попросила… она привела меня, – выдохнула Ма.

– Вы в порядке?

– Я пришла повидать Хафиза.

– Он скоро придет.

Объявления, интервью, бюро по трудоустройству. Вот что он делал целыми днями.

– Подожду, – сказала она. – А ты как?

– Нормально.