Пятьдесят три письма моему любимому

– На чем? Не хочу я совать туда свое имя.

– Оно не будет нигде светиться, – рассмеялся он. – Ты просто будешь давать людям этот адрес, если захочешь связаться с ними. Это как номер телефона, только в Интернете. Ты будешь отправлять и получать сообщения.

– Я ничего об этом не знаю.

– Ну можно взять ненастоящее имя. Придумай псевдоним.

– Какой?

– Ну типа Крутомама, или Браунист, или… О, как насчет Синтрибатора?

Я закатила глаза.

– Ладно. Пусть будет Тотсинтрибатор. Это звучит еще круче, вроде как Терминатор, только в койке.

– Мы не будем делать ничего подобного, – твердо сказала я, но он уже печатал что-то.

– Юзернейм: свеклобабочка. – Он помолчал. – Нет. Что-то погорячее. Свеклозад… Да. Точно. Пароль. Хм-м-м. Вотимы. Добавим несколько цифр. Вотимы1996. Как думаешь, ты сможешь это запомнить? И…. Вуаля! Шейда Хиджази, теперь ты официально beetbutt@hotmail.com.

– Вот спасибо. Жду не дождусь, когда смогу всем его раздать.

– Да, и обязательно добавь на свою визитку. Слушай, а может, нам стоит зарегистрировать еще и портал с таким названием, пока его никто больше не занял?

Я хлопнула его по руке. Я столько лет не хихикала.

– И что мне со всем этим делать?

– Проверять в ожидании грязных писем от меня.

– Ты просто псих, – покачала я головой. – И у меня осталось сорок пять минут до того, как надо будет забирать детей.

– Ясно. – Он взглянул на часы. – Это значит, у тебя есть пять минут на то, чтобы доесть пиццу, а у меня – сорок на то, чтобы тщательно, глубочайше и полностью отыметь тебя.

Мы вернулись к пицце, которая успела остыть, но все равно была вкусной. Внизу, под нами, беззвучно шумел за стеклом город, крошечные машинки сновали между кубиками домов, как в лего.

– Это я, – указал он на еле различимую точку на западе, возле озера. – Возле вон того дома с белой крышей.

Я подумала о нас в его лофте, о том теплом дне прошлого лета, о тех пяти словах, что он сказал.

Умираю, как хочу поцеловать тебя.

Мы никогда не встречались там.

– Нейтральное место. Ни мое, ни твое. Что-то промежуточное, – сказал он.

И мы встречались в номере отеля, роскошной комнате с плотными шторами, мягким ковром и стеганым изголовьем, которая приглушала голоса, шаги и реальность.

– А это ты. – Его палец скользнул по оконному стеклу в другой конец города.

– Мой дом отсюда не различить.

– Нет. – Он убрал руки и обнял меня со спины, положив подбородок мне на плечо. – Но мне нравится представлять тебя где-то там, один из огоньков в ночи.

Я подумала о нем, как он стоит возле голубого бассейна на своей крыше, смотрит на озеро, на пригородный дом с красной дверью и качелями во дворе на другой его стороне. Я знала, как это бывает, потому что сама часто так делала. Думала о самых простых вещах, типа цвета простыней на его постели. Когда он выходит на пробежку? Какую радиостанцию слушает? Делает ли он это в машине, по пути на очередное свидание? Приводит ли он ее потом в свой лофт? Заходит ли она вместе с ним в душ по утрам? Вытирается ли его полотенцем?

В газетах больше не появлялось статей о нем. Несколько интервью там и тут, но ничего о его светской жизни. Я подумала, не сделал ли он несколько звонков после того, как я устроила скандал из-за той фотографии. И не знала, что лучше. Знать или не знать.

– Трой?

– Что? – Он наматывал на палец прядь моих волос.

– Обещай, что скажешь мне, если у тебя начнется с кем-то всерьез?

– Зачем? – спросил он. – Ты тогда уйдешь?

Я не ответила.

И он не обещал.

Все это между нами было так несовершенно, как попытка свести вместе круги нашей жизни и жить в крошечном тесном пространстве их пересечения, оттолкнув все остальное на края до тех пор, как мы не разбежимся по своим раздельным орбитам.

Я взглянула на часы. Еще пять минут.

Мне бы так хотелось, чтобы этот день с холодной пиццей и пляшущей в воздухе пылью тянулся вечно.

22. Кальян-кола

25 февраля 1996 года

– Может, тебе на несколько дней приехать к нам? – спросила я.

– Нет. – Мааман промокнула глаза. – Я в порядке.

Всегда гордая, отстраненная, мужественная. На ее фоне я чувствовала себя какой-то недоделанной.

– Мне так ее не хватает. – Она села. Пу-у-уф. Она словно опала, утратила форму, как слишком быстро вынутое из духовки суфле. – Она бы порадовалась. Столько народу…

– Тетя Заррин была милой дамой. Ее жизнь была связана со многими людьми.

– А я? – спросила Мааман. – Кто придет на мои похороны?

Какими разными могут быть две сестры. Тетя Заррин – любящая посмеяться, поесть, потанцевать. Легко прощающая. И Мааман – запирающая все в дальний ящик, прячущая ключ в лифчик вместе с белым накрахмаленным платком и купюрой в двадцать долларов.

– И я уж точно не хочу, чтобы приходил он, – сказала она.

– Баба приходил сегодня отдать дань уважения. И мы не могли отказать ему в этом, – ответила я, хотя увидеть отца после всех этих лет меня шокировало. Он что, не знал, что надо было предупредить нас? Чтобы мы отполировали до блеска наши доспехи; чтобы как следует подготовились.