Пятеро, что ждут тебя на небесах

Но он и его товарищи были веревками связаны друг с другом. Их запихнули в бамбуковые бараки, стоявшие на подпорках, воткнутых во влажную кашеобразную почву. Их держали в этих бараках дни, недели, месяцы, вынуждая спать на джутовых мешках, набитых соломой. Туалетом служил глиняный горшок. По ночам охранники неприятеля подкрадывались к бараку и подслушивали их разговоры. Но разговаривали они с каждым днем все меньше и меньше.

Они исхудали и ослабли. У всех торчали ребра – даже у Рабоццо, который, до того как пошел в армию, худобой не отличался. Кормили их соленым рисом и раз в день – какой-то коричневой похлебкой с плавающей в ней травой. Однажды вечером Эдди выловил из миски дохлую осу. У осы были оторваны крылья. Когда ребята ее увидели, у них еда застряла в горле.

Враги, захватившие их в плен, похоже, не знали, что с ними делать. По вечерам они входили в барак и вертели штыками перед носом американцев, выкрикивая что-то на своем языке и, видно, ожидая ответа. Но так ничего и не добились.

Охранников, по подсчету Эдди, было всего четверо. По предположению капитана, эти четверо отбились от более крупного подразделения и, как нередко случается на войне, сами едва держались. Их обрамленные темными волосами лица были тощими, костлявыми. Один казался совсем мальчишкой – трудно было поверить, что он был солдатом. У другого были такие кривые зубы, каких Эдди ни у кого в жизни не видел. Капитан прозвал их: Псих Первый, Псих Второй, Псих Третий и Псих Четвертый.

– Нам ни к чему знать их имена, – сказал он. – А им ни к чему знать наши.

Люди обычно привыкают к плену – одни лучше, другие хуже. Мортон, тощий болтливый парнишка из Чикаго, всякий раз, заслышав шум на дворе, начинал ерзать на месте, тереть подбородок и бормотать «черт подери, черт подери, черт подери…» до тех пор, пока остальные не требовали, чтобы он заткнулся. Смитти, сын пожарного из Бруклина, по большей части молчал. И лишь время от времени его кадык начинал прыгать вверх и вниз, точно Смитти что-то проглатывал. Позднее Эдди узнал, что он жевал свой собственный язык. Рабоццо, рыжеволосый мальчишка из Портленда, штат Орегон, днем держался молодцом, зато по ночам нередко вскакивал с криком: «Только не меня! Не меня!»

Эдди почти все время злился. Сжатой в кулак рукой он часами бил себя по ладони, точно взбудораженный баскетболист перед игрой, как делал в юности. По ночам ему снилось, что он снова на пирсе, на карусели «Дерби», где пятеро гонятся на лошадях друг за другом по кругу, пока не прозвучит звонок. И Эдди во сне гнался на лошади то за своими друзьями, то за братом, то за Маргарет. Но вот сон прерывался, и рядом с ним на лошадях уже скакали четыре «психа», усмехаясь и тыча ему штыками в бок.

Годы нескончаемого ожидания на пирсе: то конца аттракциона, то отлива океана, то того, чтобы отец наконец заговорил с ним, – научили Эдди искусству терпеливо ждать. Но ему страстно хотелось вырваться на свободу и отомстить. Он сжимал зубы, бил себя кулаком по ладони и вспоминал все драки, в которых когда-либо участвовал, вспоминал, как крышкой мусорного бака отправил двоих ребят в больницу. И представлял, что бы сделал со своими охранниками, не будь у них оружия.

А потом как-то утром пленников разбудили крики – четверо «психов» тыкали в них штыками и велели подниматься. Их связали и повели к шахте. Было темно, земля была холодной. Им в руки сунули кирки, лопаты и жестяные ведра.

– Да это же чертова угольная шахта, – пробормотал Мортон.

И с того дня Эдди и его товарищей стали заставлять скрести со стен уголь и тем самым помогать врагу. Одни скребли уголь, другие насыпали его в ведра, третьи строили подпорки из сланцев. Рядом с ними работали и другие пленные, иностранцы, не понимавшие по-английски и смотревшие на Эдди пустым, невидящим взглядом. Говорить запрещалось. Каждые несколько часов им давали по чашке воды. К концу дня лица пленных становились черными до неузнаваемости, а в плечах от бесконечных наклонов не унималась дрожь.

В первые три месяца плена Эдди каждый раз перед тем, как лечь спать, клал перед собой каску, а в нее – фотографию Маргарет. Он не очень-то любил молиться, но все-таки молился, сам придумывая слова молитвы и ведя ежедневный счет. «Господи, я отдам тебе шесть дней своей жизни за шесть дней, проведенных с ней… Господи, я отдам тебе девять дней своей жизни за девять дней, проведенных с ней… Господи, я отдам тебе шестнадцать дней своей жизни за шестнадцать дней, проведенных с ней…»

А потом, на четвертый месяц, случилось вот что. У Рабоццо все тело покрылось отвратительной сыпью и начался страшный понос. Весь день он ничего не ел. А ночью покрылся испариной, и пот пропитал насквозь его грязную одежду, она вся стала мокрой. И еще он замарал постель. У них не было чистой одежды его переодеть, так что ему пришлось спать голым на джутовом мешке, а капитан укрыл его своим мешком, как одеялом.