Это был последний отпечаток на «стакане» Эдди. Молчание. Оно мучило их обоих все последующие годы. Отец не произнес ни слова, когда Эдди переехал в свою собственную квартиру, не сказал ни слова, когда Эдди стал таксистом, не вымолвил ни единого слова на его свадьбе и ни единого слова, когда Эдди пришел навестить мать. Мать плакала, умоляла отца, заклинала отступиться и простить, но тот отвечал ей сквозь зубы то же, что и другим, кто просил его помириться с Эдди: «Парень поднял на меня руку». И на этом разговор кончался.
Все родители так или иначе ранят своих детей. Такая вот у Эдди сложилась жизнь. Пренебрежение. Жестокость. Молчание. И теперь, после смерти, Эдди наткнулся на металлическую стену и провалился в сугроб, снова, как и прежде, раненный отвергшим его человеком, чьей любви он – почти необъяснимо – все еще жаждал, человеком, который пренебрег им даже на небесах. Его отцом. Рана все еще не зажила.
– Не сердись, – прозвучал женский голос. – Он тебя не слышит.
Эдди вскинул голову. Перед ним на снегу стояла старуха с худым лицом, обвислыми щеками, с розовой помадой на губах и туго собранными на затылке седыми волосами, кое-где такими редкими, что сквозь них просвечивала розоватая кожа. Ее узкие голубые глаза обрамляла металлическая оправа очков.
Эдди ее не помнил. Такую одежду, как на ней, в его времена уже не носили: платье было из шелка и шифона, с расшитым бисером корсажем, напоминавшим по форме детский нагрудник, а под самым подбородком красовался бархатный бант. Юбку, сбоку застегнутую на крючки, удерживал на талии пояс с фальшивым бриллиантом. Старуха стояла в изящной позе, держа обеими руками зонтик от солнца. Эдди подумал, что она, должно быть, в свое время была богата.
– Богата, но не всегда, – сказала старуха, усмехнувшись, словно подслушала его мысли. – Я росла, вроде тебя, на задворках города, а когда стукнуло четырнадцать, пришлось уйти из школы. Начала работать. И сестры мои тоже. Уж мы своей семье вернули все до цента…
Эдди прервал ее – ему не хотелось слушать очередную историю.
– Почему мой отец меня не слышит? – решительно спросил он.
– Потому что его дух – целый и невредимый – часть моей вечности. Но его самого тут нет. А ты есть.
– Почему ж это мой отец цел и невредим для вас?
Старуха помедлила с ответом.
– Пошли, – наконец бросила она.
Неожиданно они оказались у подножия горы. Свет из окон закусочной теперь казался крохотным пятном, далекой звездой, упавшей в расселину.
– Красиво, а? – спросила старуха.
Эдди проследил за ее взглядом. Вдруг ему почудилось, что он уже когда-то видел ее лицо – на фотографии.
– Вы… мой третий человек?
– Вроде так, – ответила она.
Эдди почесал затылок.
Если это небеса, то где же все они? Эдди еще раз всмотрелся в старуху-незнакомку. Ему вдруг стало необычайно одиноко.
– Можно мне посмотреть на землю? – прошептал он.
Она отрицательно мотнула головой.
– Можно мне поговорить с Богом?
– Это всегда пожалуйста.
У него на уме был еще один вопрос, но он не решался его задать.
– Можно мне вернуться?
Старуха с удивлением покосилась на него:
– Вернуться?
– Да, вернуться, – повторил Эдди. – В мою прошлую жизнь. В тот последний день. Что я для этого должен сделать? Я обещаю вести себя примерно. Обещаю каждый день ходить в церковь. Все, что угодно.
– Зачем? – Похоже, его просьба ее позабавила.
– Зачем? – повторил Эдди.
Он с размаху стукнул ладонью по снегу, но его голая рука не почувствовала ни холода, ни влаги.
– Зачем? Да затем, что тут я ничегошеньки не понимаю. Я небось тут должен быть ангелом, а я никаким ангелом себя не чувствую. И вообще, я тут ни черта не понимаю. Я даже не могу вспомнить, как помер. Не помню, что приключилось. Все, что я помню, это две маленькие ручки – ту маленькую девочку, что я хотел спасти, понятно? Я ее оттащил с того места и, наверное, схватил за руки, и тогда я… – Эдди пожал плечами.
– Помер? – улыбаясь, закончила его фразу старуха. – Скончался? Преставился? Отправился к Создателю?
– Помер, – выдохнул Эдди. – И это все, что я помню. А потом вот вы, и другие, и всякое такое. Но когда помираешь, разве не находишь покой?
– Находишь, – сказала старуха, – когда у тебя у самого на душе спокойно.
– Как же… – Эдди покачал головой.