Пятеро, что ждут тебя на небесах

– А что было дальше с Микки Шеем? – спросил он.

– Он умер несколько лет спустя, совсем один, – ответила старуха. – Пьянство свело его в могилу. Он так и не простил себе того, что случилось.

– Но мой-то старик, – сказал Эдди, потирая лоб, – слова об этом не вымолвил.

– Он об этой ночи никогда не говорил ни твоей матери, ни кому другому. Ему было стыдно за нее, за Микки, за себя. А попав в больницу, он вообще перестал разговаривать. Думал, что в молчании можно укрыться. Только молчание редко приносит спасение. Мысли-то все равно его мучили. Как-то ночью его дыхание ослабло, он закрыл глаза, и его не могли добудиться. Врачи сказали, что он впал в кому.

Эдди помнил ту ночь. Снова звонили доктору Натансону. Снова стучали ему в дверь.

– После этого твоя мать уже не отходила от него. Сидела с ним дни и ночи. И тихо стонала, будто молилась: «Я должна была что-то сделать. Я должна была что-то сделать…»

Но в конце концов врачи потребовали, чтобы она шла спать домой. На следующий день, рано утром, медсестра, войдя в палату, увидела, что твой отец свесился едва ли не наполовину с окна.

– Подождите, – перебил ее Эдди, прищурившись. – Свесился с окна?

Руби кивнула.

– Он проснулся посреди ночи. Спустился с больничной койки, проковылял к окну и, собрав все силы, распахнул его. Потом из последних сил выкрикнул в окно имя твоей матери, а следом за ним – твое и твоего брата Джо. А потом – Микки. Похоже, в тот миг он выплеснул из своего сердца всю вину и все сожаления. Наверное, он чувствовал, что смерть его близка. И думал он в ту минуту лишь об одном: там, внизу, под окном, стоите все вы. Он перегнулся через подоконник. Ночь была холодная. Было ветрено и влажно, а он был серьезно болен, и это окончательно подорвало его силы. Он умер еще до рассвета. Утром медсестры отнесли его назад, в постель. Из боязни потерять работу они не сказали никому ни слова о случившемся. Все думали, что он умер во сне.

Эдди отшатнулся, потрясенный. Он представил отца в его последнюю минуту. Его отец, словно боевой конь в последней суровой битве, собрав все силы, пытается вылезти из окна. Куда он стремился? О чем думал? И неизвестно еще, что хуже: необъяснимая жизнь или необъяснимая смерть?

– Откуда вам все это известно? – спросил Эдди у Руби.

Она вздохнула:

– У твоего отца не было денег на отдельную палату в больнице. И у того, кто лежал рядом с ним за занавеской, – тоже.

Руби помолчала.

– У Эмиля. Моего мужа.

Эдди поднял на нее изумленный взгляд, словно только что разгадал загадку.

– Так, значит, вы видели моего отца.

– Да.

– И мою мать.

– Я слышала ее стенания в те одинокие ночи. Но мы ни разу не разговаривали. После смерти твоего отца я стала наводить справки о его семье. Когда узнала, где он работал, я почувствовала острую боль, точно умер близкий мне человек. Он работал в парке, который носил мое имя. Надо мной словно снова нависла тень проклятия, и я, как и прежде, подумала: лучше бы «Пирс Руби» вообще не строили. И эта мысль преследовала меня даже здесь, на небесах, все время, пока я ждала тебя.

Эдди от этих слов совсем растерялся.

– Закусочная, – напомнила Руби и указала на крохотный огонек в горах. – Она там, потому что мне хотелось вернуться в мои молодые годы, простую, но спокойную и безопасную жизнь. И еще я хотела, чтобы все, кто когда-либо пострадал на «Пирсе Руби» – от несчастного случая, пожара, драки, падения, – оказались в надежном и безопасном месте. Я хотела, чтобы всем им, как и Эмилю, было тепло, сытно и чтобы они были вдали от моря, в самом что ни на есть гостеприимном месте.

Руби привстала, и Эдди вслед за ней. Он никак не мог отделаться от мыслей о смерти отца.

– Я ненавидел его, – пробормотал Эдди.

Руби понимающе кивнула.

– Он измывался надо мной, когда я был ребенком. А когда повзрослел, он относился ко мне еще хуже.

Руби придвинулась к нему ближе.

– Эдвард, – сказала она мягко, впервые назвав его по имени, – послушай, что я тебе скажу. Копить гнев – копить отраву. Гнев разъедает тебя изнутри. Мы думаем, что ненависть – это оружие, которым можно поразить обидчика. Но ненависть как кривой клинок. Она поражает нас самих. Прости его, Эдвард. Прости. Помнишь то ощущение легкости, что ты испытал, когда попал на небеса?

Эдди помнил. Куда девалась моя боль?

– Ты испытал его потому, что никто не рождается с ненавистью. И когда человек умирает, душа от нее освобождается. Но теперь, здесь, чтобы продолжить свой путь, ты должен понять, почему чувствовал то, что чувствовал, и почему больше нет необходимости это чувствовать. – Она тронула его за руку. – Тебе надо простить отца.