Пятидесятилетняя женщина

Уаймен был специалистом по драме эпохи Елизаве­ты I; поэтому, видимо, эта тема вдруг всплыла в разго­воре. Я уже понял, что нет такого вопроса, по которому Джаспер Грин не был готов вынести безапелляционное и окончательное суждение. Высказался он и по этому поводу.

— Нынешний театр выродился, потому что нынеш­ние драматурги как огня боятся неистовых чувств, а ведь на них только и можно строить трагедию, — гудел он. — В шестнадцатом веке к услугам драматургов был непочатый край драматичных и кровавых сюжетов, вот они и созда­вали великие пьесы. А где нашим авторам взять сюжеты? Наша ленивая жидкая англосаксонская кровь не способ­на проявить себя так, чтобы они смогли хоть что-нибудь из этого выжать. Поэтому им только и остается, что жи­вописать пошлости человеческих отношений.

Я задавался вопросом, как Лаура восприняла эту ти­раду, однако избегал ее взгляда. Она-то могла поведать им историю преступной любви, ревности и отцеубийства, за которую ухватился бы не один наследник Шекспира. Если б такая пьеса была написана, ее автор, кажется мне, счел бы себя обязанным закончить ее по меньшей мере еще одним трупом на сцене. На самом же деле, как я те­перь знаю, развязка этой истории, при всей ее неожидан­ности, была уныло прозаичной и немного нелепой. В ре­альной жизни все чаще кончается всхлипом, а не взры­вом. А еще я ломал голову над тем, почему она так упорно стремилась возобновить наше давнее знакомство. Оснований считать, что мне известно то, что я знал, у нее, понятно, не было. Возможно, верное чутье подсказало ей, что я ее не выдам; возможно, ей было все равно, выдам я ее или нет. Время от времени я на нее украдкой погляды­вал. Она спокойно внимала возбужденной болтовне трех молодых людей, но ее приятное приветливое лицо ни о чем мне не говорило. Не знай я всей правды, я бы по­клялся, что ничего плохого ни разу не возмутило ровного течения ее небогатой событиями жизни.

Вечер закончился, а с ним и моя история, но я хочу еще рассказать о забавном происшествии, случившемся уже после того, как мы с Уайменом вернулись к нему до­мой. Мы решили распить на сон грядущий бутылку пива и прошли на кухню. Часы в прихожей пробили одинна­дцать, и в этот миг зазвонил телефон. Уаймен вышел от­ветить; возвратился он, тихо посмеиваясь.

— Что вас рассмешило? — спросил я.

— Звонил один мой студент. Вообще-то им не поло­жено звонить преподавателям после половины одинна­дцатого, но он был взволнован и вне себя. Ему хотелось знать, откуда взялось в мире зло.

— И вы ему объяснили?

— Я сказал, что святого Фому Аквинского тоже волно­вала и выводила из себя эта проблема, так что лучше ему самому поломать над ней голову. Сказал, что, если найдет ответ, пусть звонит мне в любое время, хоть в два часа ночи.

— Думаю, спокойный сон обеспечен вам на долгое время, — заметил я.

— Не стану скрывать, я и сам склоняюсь к такому выводу, — ухмыльнулся он.

1946