Пятикнижие чудес советских евреев

Председатель счётной комиссии начал зачитывать протокол, и в зале воцарилась такая же тишина, какая бывает в зале суда при оглашении приговора. Результаты голосования для первых шести или восьми соискателей с русскими или украинскими фамилиями были единогласными. Потом мой знакомый по имени Равиль Фортунатов получил 8 голосов против, тогда как мой бывший однокурсник-украинец с сомнительной фамилией Скидан и с именем Бронислав получил пять голосов «против». Потом ещё двое русских с нетрадиционными фамилиями тоже получили по несколько голосов «против».

Потом очередь дошла до меня, и у меня оказалось 11 чёрных шаров. Здесь председатель счётной комиссии отметил, что Анатолий Ефимович Рохваргер (он дважды повторил, перевирая мою сложную фамилию) утверждён и его документы будут представлены в ВАК, поскольку лимит был 12 голосов «против». У меня от обиды и явного антисемитизма одиннадцати прежде уважаемых мною профессоров всё поплыло в глазах, и, по-видимому, я так побледнел, что ко мне подошёл Учёный секретарь и сказал, обращаясь на «ты»: «Ты бы шёл домой, потому что сейчас начнётся скандал». Я ничего не ответил и остался сидеть в предпоследнем ряду актового зала. Потом единогласно прошло ещё несколько русских, двое армян и один грузин.

Новоиспечённый кандидат технических наук Анатолий Ефимович Рохваргер

А потом, шёл Израиль Исаакович Файберштейн (имя и фамилия изменены), который получил против 13 голосов. Тут же к столу президиума вышел, прихрамывая и опираясь на палку, пожилой русский профессор, научный руководитель Файберштейна и начал стучать по столу своей палкой, повторяя слова «безобразие» и «я это так не оставлю». Несколько человек стали его успокаивать, а ещё несколько демонстративно встали и начали что-то обсуждать, повернувшись к нему спиной. Тут же стали что-то одновременно говорить ректор и два проректора МХТИ. Председательствующий академик объявил перерыв на час и попросил членов Учёного совета далеко не расходиться. За этот час, в нарушение обычной процедуры, разыскали на работе в МХТИ четырёх ранее отсутствовавших в зале членов Совета и добавили их положительные голоса с тем, чтобы Файберштейн преодолел установленный барьер в две трети положительных голосов от общего числа присутствующих членов Совета.

Той же ночью у меня на нервной почве случился приступ желудочной колики с вызовом «скорой помощи». На следующий день мне позвонил академик Будников и пообещал утвердить меня в ВАКе на следующей неделе после того, как туда доставят диссертацию и требуемые документы. От боли в животе я не смог с ним как следует разговаривать и сказал ему об этом. Через день Будников позвонил мне ещё раз и сказал, что он и ещё несколько профессоров предложили ликвидировать утверждение факультетских защит на Большом Совете МХТИ. Действительно, эта процедура была последней, и убеждённые профессора-антисемиты (вежливый Будников называл их великороссами) стали осуществлять свою национальную политику в науке и технике, но уже только внутри факультетских Советов. Но там их профессионализм иногда перевешивал их националистические предрассудки, как это случилось с теми двумя профессорами, которые, как потом стало известно, на «своём» Совете проголосовали за меня «за», а на Большом Совете «против».

В течение года после моей кандидатской защиты я еженедельно бывал у Будникова дома и опубликовал с ним и без него восемь научных статей. Последний раз он мне звонил вечером перед своей внезапной смертью во сне в 84 года и жаловался на интриги в Академии Наук, которая никак не переводила его из членов-корреспондентов в статус полного академика.

Через три года после того, как я стал кандидатом наук и опубликовал 26 статей, я два раза беседовал с академиком Акселем Ивановичем Бергом, председателем Совета по Кибернетике при Президиуме АН СССР (до этого я прослушал курс его лекций). Берг посоветовал мне поскорее подготовить и защитить докторскую диссертацию, чтобы он имел возможность выдвинуть меня в члены-корреспонденты АН СССР. Однако академик Берг тоже вскоре скончался.

Эпизод 2. Докторская диссертация

Докторских диссертаций было в 40–50 раз меньше, чем кандидатских, и каждая из них была событием в своей области. Причём каждая докторская диссертация устанавливала планку или эталон уровня для следующих работ. Евреи-соискатели докторских степеней почти всегда вызывали волнение в тихой гавани членов учёных советов, поскольку новый доктор еврей не только становился их конкурентом, но и мог затруднить продвижение их блеклых учеников.