Пятиозерье

«Блин, совсем забыл про песок», — подумал Володя — электрик, охранник и племянник жены Горлового. Он только что вошёл в свою комнатушку и тяжко опустился на стул, стоявший у заваленного грязной посудой стола. Володя встал, пошатнулся, двинулся к выходу… Посмотрел на часы, посмотрел за окно — передумал и вернулся. Завтра… завтра он раненько встанет и всё сделает…

Приказ подсыпать свежего песка на площадку для лагерных линеек он получил днём от СВ. Едва ли старшая вожатая сможет завтра проверить исполнение, но Горловой никогда и ничего не забывает… Конфликтовать с начальником лагеря, будь он хоть трижды родственник, Володя не хотел. После сегодняшнего — особенно.

…Будильник он поставил в грязную алюминиевую кастрюлю — дабы сработала резонатором, усилила звук, не дала проспать…

И Володя не проспал-таки.

К сожалению…

Ночь. Ограда «Варяга»

Он снова оделся во всё чёрное, как и при первом визите в лагерь.

Но теперь на нём была не куртка-ветровка — поверх чёрного комбинезона натянута чёрная же разгрузка, многочисленные карманы которой раздувались от странных и разнородных предметов.

Руки в чёрных перчатках ухватились за ржавый верх решётчатой ограды, грузное тело легко и бесшумно взлетело, приземлившись уже на территории «Варяга», ничто из надёжно закреплённого снаряжения не стукнуло и не звякнуло. И тут же обдуманный бессонными ночами до мельчайших деталей план дал первую трещину…

…Боль ударила исподтишка, внезапно и резко — словно внутри, справа, взорвалась крохотная граната, рассыпавшись на сотни и тысячи зазубренных, безжалостных игл, пронзающих плоть и кромсающих нервные окончания. Боль вышла за тот предел, после которого люди, как бы сильны и выносливы они не были, кричат во весь голос и катаются по больничной койке, разрывая ремни… Он полулежал, прислонившись к ограде, и не издавал ни звука — гортань и связки умерли, распластанные беспощадными лезвиями. Он не потерял сознания, если можно назвать сознанием огненный ад, сжигающий всё внутри черепа.

…Последняя искра жизни тлела в левой руке. Рука медленно ползла к клапану нагрудного кармана. С третьей попытки он расстегнул застёжку, с четвёртой достал круглую алюминиевую тубу. Скрюченные болью пальцы чересчур сильно сдавили её — пластиковая крышечка соскочила и исчезла в темноте.

Он запрокинул спасительный цилиндрик над провалом рта, не чувствуя, сколько капсул высыпалось — три? четыре? Затем, не в силах глотнуть, протолкнул их пальцем как можно глубже…

…Когда вернулась способность думать, боль ещё не ушла, она накатывалась, как ленивые океанские волны на крохотный островок сознания, но это был уже отлив, доставляющий почти наслаждение…

Потом как будто неслышимый таймер сработал в глубине только что умиравшего тела. Человек в чёрном перекатился, встал на колени и несколько секунд простоял так, глубоко дыша. Нащупал на земле тубу и засунул обратно в карман; поднялся на ноги и пошатнулся, уже не от боли — убойная доза подействовала…

Но тело становилось чужим, приходилось контролировать даже самые простые движения. Внезапно он понял, что стал гораздо лучше видеть в темноте, но как-то искажённо, как бы через слой воды или толстое искривлённое стекло. И все ночные звуки слышались отчётливей и раскатистей — казалось, к ушам приставили невидимые воронки-резонаторы.

Всё было плохо. Всё было отвратительно, все планы и расчёты столь острого приступа не предусматривали… С такой силой его прихватило впервые. Но всё когда-то случается впервые, и предположить это стоило.

…Щебёнка сыпалась почти неслышно в мешок из прочного двойного брезента, два наполненных стояли рядом. Ладони и пальцы после дозы потеряли чувствительность, он почти не ощущал резкую угловатость щебня. Долго возился, завязывая непослушную кожаную тесёмку; попробовал поднять — чувство веса тоже исказилось, но он решил, что килограммов тридцать мешок весит.

"Не хватает для полного счастья недогрузить противовес, — подумал он мрачно. — Или повиснуть на полпути из-за заклинившего блока… То, за чем пришёл, так или иначе сделаю… Но хочется сделать красиво…"

Он оставил мешки в густой тени кустов, росших у щебёночной кучи, и бесшумно двинулся дальше, набрав две полные пригоршни камней не слишком больших и не слишком мелких. Мимолётно пожалел, что не запасся рогаткой. Он отличался твёрдой рукой и надёжным глазомером, но…

Погасить, как планировалось, одним метким броском фонарь, освещавший волейбольную площадку и росшую рядом гигантскую сосну, — сейчас, в искажённом мире, — казалось делом проблематичным.

«Погашу со второй попытки, — мрачно подумал он. — Или с десятой».

Ночь. Комната Астраханцевой

Посиделки — так называет это Ленка. Для некоторых — полежалки. Всё как в прошлый раз. Лишь другой состав действующих лиц и сильнее запах анаши — теперь можно всё.