Пятнадцать жизней Гарри Огаста

Про наши отношения нельзя было сказать, что они расцвели, словно цветок в весеннюю пору. Во время первых встреч в часовне мы оба молчали и лишь изредка бросали друг на друга взгляды, в которых читалось узнавание, хотя при этом ни один из нас ни разу не кивнул другому. Если мой отец в эти моменты думал о том, что могло привести в церковь восьмилетнего мальчика, то, вероятно, решил, что это скорее всего ощущение горя. Я же, в свою очередь, гадал, не является ли присутствие отца в часовне свидетельством точившего его изнутри чувства вины. Впрочем, через некоторое время эти встречи перестали вызывать у меня любопытство и, более того, стали меня раздражать – ведь как раз в это время я встал на типичный для многих новичков путь самопознания и попыток найти какую-то форму общения с Всевышним.

Мои рассуждения были типичными для всех калачакра, то есть тех, кто проживает свои жизни много раз. Я не мог найти объяснений моему необычному положению и пришел к выводу, что являюсь либо необычным научным феноменом, либо творением сил, не поддающихся моему пониманию. В своей третьей жизни я не обладал какими-либо серьезными знаниями и понятия не имел, как мое существование можно объяснить с научной точки зрения. Почему я? Множество раз я задавал себе этот вопрос и не находил на него ответа. Почему таинственные силы природы, словно сговорившись, поставили меня в такое странное, небывалое для человека положение? Есть ли в этом какой-то смысл, какая-то цель или это всего лишь случайность, результат какого-то странного сбоя? Вряд ли следует удивляться тому, что я стал искать объяснения в области сверхъестественного и обратился к Богу. Я прочел Библию от корки до корки, но не нашел в ней ничего, что помогло бы мне понять свое положение. Попытался изучать другие религии, но в то время, когда я решил этим заняться, в Англии добыть подробные сведения о других религиозных течениях было непросто, особенно ребенку. Поэтому я был вынужден обратиться к христианскому учению – не столько по причине убежденности в его истинности, сколько в силу сложившихся обстоятельств. Как-то раз во время очередного посещения часовни, когда я по обыкновению молился в надежде получить от Господа ответ на мучивший меня вопрос, я вдруг услышал чей-то голос:

– Я вижу, ты часто сюда приходишь.

Голос принадлежал моему отцу.

Я действительно часто думал о том, не унаследовал ли я свою странную природу от отца. Но, рассуждал я, если это так, почему отец мне ничего не сказал? Неужели он был настолько погружен в себя и настолько черств, что не соизволил сообщить своему родному сыну о том, какая ему выпала доля? И потом, если способность проживать раз за разом одну и ту же жизнь была наследственной, почему отец, зная события будущего, ничего не предпринимает для того, чтобы изменить его к лучшему?

– Да, сэр, – ответил я.

Это был инстинктивный ответ. Будучи ребенком, я чувствовал, что в моем положении самым правильным будет вежливо соглашаться с тем, что говорят взрослые – даже если они неправы. В тех немногих случаях, когда я пытался бунтовать, меня всякий раз называли упрямым, своевольным и самонадеянным, а иногда даже пороли. Однако позитивная нейтральность ответа «да, сэр» в то же время имела и свой недостаток – такой ответ не располагал к продолжению разговора. Тем не менее после некоторого молчания отец поинтересовался:

– Ты приходишь сюда, чтобы помолиться Богу?

Признаюсь, мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, нет ли в этом банальном вопросе подвоха. Неужели человек, который наполовину состоял из того же генетического материала, что и я, имел в виду только то, о чем спросил, – без какого-либо подтекста?

– Да, сэр, – снова лаконично ответил я.

– Что ж, хорошо. Значит, тебя хорошо воспитали.

В голосе отца прозвучало удовлетворение, которое я – по всей вероятности, ошибочно – принял за выражение родительского одобрения. Это было большим достижением для одного короткого разговора. Я решил, что отец сейчас уйдет, и спросил:

– Когда вы молитесь, о чем вы просите Бога, сэр?

В устах взрослого этот вопрос мог бы показаться бестактным. В устах же наивного ребенка он прозвучал очень мило и безыскусно. Чтобы усилить это впечатление, я придал своему лицу максимально невинное выражение, отработанное перед зеркалом путем многократных упражнений.

Отец долго раздумывал, прежде чем ответить, а затем, выбрав, по-видимому, наиболее простой из возможных вариантов, сказал:

– О том же, о чем и все люди. Я прошу у Бога хорошей погоды, пищи и любви моей семьи.

Боюсь, при этих словах мое лицо выразило недоверие, поскольку отец смутился и, чтобы загладить неприятное впечатление, потрепал меня по волосам небрежным, но в то же время неуклюжим жестом.

Это был мой первый серьезный разговор с биологическим отцом, и его вряд ли можно было считать предвестником чего-то хорошего.

Глава 22

Клуб «Хронос» – это большая сила.