Пятничная я. Умереть, чтобы жить (СИ)

Янис-Эль еще раз ментально приласкала их и, развернувшись, толкнула дверь в комнату Эйсона. Она не поддалась. Янис-Эль энергично постучала, а после приложила ухо к створке, чтобы услышать хоть что-то, но никакого шевеления за дверью не было и в помине. Подумав, что горе-муженек, скорее всего, сидит у себя в мастерской — на вершине башни, а, следовательно, ничегошеньки из происходящего этажом ниже просто не слышит, Янис-Эль прикинула так и так, а после уселась на пол и принялась обуваться. В сапогах высаживать двери как-то было привычней.

Но сколько она ни билась, проклиная свой птичий вес и изящное телосложение, как не пыталась справиться с проклятой дверью, приняв эйнор-тоу, ничего не получилось — дверь оказалась заперта не на щеколду, а на замок. А значит, скорее всего, не изнутри, а снаружи. Это было плохо. Совсем плохо. Знаменитая интуиция капитана Иртеньевой запустила когти Янис-Эль прямо в сердце и сжимала его, протыкая насквозь ржавыми крючьями самых скверных предположений. Искать ключ было непонятно где, да и по ощущениям некогда.

Снова вернувшись к себе, Янис-Эль попыталась высадить дверь, которая вела в покои Эйсона из ее комнаты. На этот раз повезло. Щеколда отлетела после третьего удара ногой, и створка, распахнувшись, с грохотом ударилась о стену. Янис-Эль всунулась внутрь — никого. Переступив порог, она вновь прикрыла дверь и даже для надежности приперла ее, подтащив тяжелый сундук. Удар в спину был по-прежнему чем-то вполне ожидаемым в этом проклятущем доме, и стоило предусмотреть хоть какую-то преграду для возможных гостей.

Эйсон действительно обнаружился у себя в мастерской. Янис-Эль даже всплеснула руками: пресветлый дор Несланд изволил рисовать! Уже собравшись высказать все свое возмущение — она-то уж вся испереживалась, а этого, прости господи, творца просто муза посетила — Янис-Эль разинула рот и вдруг притормозила… Что-то было не так. Резкие движения, застывшая спина и море изрисованных не красками, а самым обычный углем из камина листов, которые рассыпались вокруг так, словно горе-супруг Янис-Эль был деревом, для которого наступила осень с порой листопада.

— Эйсон, — окликнула его Янис-Эль и шагнула ближе.

Но тот лишь сжался еще больше, а уголек в его руке вдруг рассыпался в крошево — так он стиснул его в пальцах.

— Что с тобой?

— Уйди, — простонал Несланд и, зажмурившись, вдруг отшвырнул от себя новый набросок вместе c доской, на которой он и рисовал, сидя прямо на полу. — Уйди, прошу.

Но Янис-Эль лишь подошла еще ближе и тоже присела рядом, расчистив себе место среди рисунков. При этом взгляд ее невольно зацепился за один из них, который, в отличие от прочих, лежал лицевой стороной вверх. На нем была… она сама. С улыбкой на пол-лица и такими же веселыми хоть и совсем нечеловеческими глазами. Янис-Эль уже и не помнила, когда была так весела и счастлива — а вот муженек где-то подсмотрел…

Придвинув к себе еще несколько листов, Янис-Эль начала переворачивать их. И на всех была только она — грустная, веселая, усталая, спящая… Черт! Ласкающая языком член! Еще… И еще раз… Твою мать! Янис-Эль встала на четвереньки и поползла, переворачивая листы. Вскоре стало ясно, что начал Эйсон совсем не с нее — на тех рисунках, которые лежали в самом низу, а следовательно, были нарисованы, а после брошены на пол первыми, обнаружилась дора Палома. Потом появились дети — их портретов было совсем мало, словно художник очень быстро разочаровался в таком способе излить свои эмоции. А потом начались просто какие-то фрагменты — руки, длинное ухо среди прядей волос, край губ и щека с ямочкой… Янис-Эль пальцами прикоснулась к своему лицу — ее щека с ее ямочкой… Что ж творится-то?

Не вставая на ноги, по-прежнему на четвереньках, Янис-Эль подползла к Эйсону, который так и сидел зажмурившись, обхватив себя руками за плечи и раскачиваясь.

— Что происходит? Что с тобой, горе ты луковое?

— Уйди, хуже будет, — почти прорычал Эйсон и еще сильнее вцепился руками себе в плечи. Так, что Янис-Эль показалось: делает он это только затем, чтобы этими же самыми руками не ухватить что-то другое. Или кого-то другого.

— Пока не скажешь, в чем причина всего этого, никуда я не уйду.

Эйсон взвыл и вдруг растянулся на полу лицом прямо в свои рисунки. Янис-Эль пододвинулась еще ближе.

— Это Корис? Он что-то сделал с тобой?

— Да, — проскулил Эйсон и скрутился в клубок — так, как будто у него остро заболел живот. — Он — страшный человек.

— Я пришла к этому выводу раньше, — сварливо сказала Янис-Эль. — Но рада, что и ты наконец-то прозрел. Хоть какая-то гарантия, что не взъешься на меня еще и за то, что я его в подвале заперла до лучших времен.

— Как… заперла? — Эйсон даже перестал трястись и приподнял голову, чтобы взглянуть на Янис-Эль, но тут же заскулил и снова уткнулся в засыпанный листами пол.

— На ключик.

— Слава владыке-дракону, — глухо пробормотал Эйсон. — А теперь уходи. Прошу, Янис-Эль, уходи.

— Да почему, черт тебя разбери? Что он с тобой сделал, горе ты мое?

— Мне стыдно.