Пятничная я. Умереть, чтобы жить (СИ)

— А могу я узнать, кто именно? — спросила Янис-Эль, и все замерли — Титус напротив ее головы с членом наперевес, незнакомец сзади.

— Ты же говорил, что она не очухается до самого конца! — завопил Титус и отпрыгнул в сторону, как олень, наступивший на змею.

Член его мотнулся и обвис поверх бархата штанов.

— Да какая теперь разница-то? Очухалась, нет, — заорал в ответ второй. — Все равно ее убивать. И вообще, кончай нудить, Тит, и сунь ей член в пасть — меньше шуму будет и больше дела.

— Да, засовывайте, дядюшка, — попросила Янис-Эль и клацнула заострившимися зубами. — Засовывайте, если он вам совсем надоел.

— Сам и засовывай! — по-прежнему истерично и перепугано заголосил Титус.

— Да чего ты бздишь! Она ведь даже эйнор-тоу принять не мож…

— Ага! Не может! Как это не может, если вон чего!

Янис-Эль оскалилась еще выразительнее и услышала, как незнакомец у нее за спиной выругался шокированно. А после завопил еще громче — тоже с нотками истерики в голосе:

— Тогда найди еще что-нибудь, чтобы заткнуть ее по-другому!

— Да, дядюшка, — вновь подхватила Янис-Эль, — найдите что-нибудь поскорее, а то вдруг я возьму и расскажу вам, что на самом деле этот говнюк, что теперь пыхтит сзади, явился ко мне в первую же ночь, думая, что я, выпив сонного зелья, отрубилась. Но я, знаете ли, не спала, потому как зелье мне это — что дракону щелбан. Так что когда он попытался меня трахнуть, сам огреб по полной. Яйца-то как, уже не болят? А пиписька действует? О! Вы бы видели, дядюшка Титус, как он вертелся! Как коленками по полу стучал! Как скулил! До сих пор вспоминаю.

— Заткни ей пасть! — еще отчаяннее взвыл незнакомец.

Янис-Эль в этот момент дернулась изо всех сил, проверяя крепость веревок и устойчивость стола. Увы! Привязана она была надежно, а стол под ней даже не покачнулся. «Гадство!» — подумала она и от полной безысходности продолжила свои недозволенные речи. Янис-Эль была уверена: стоит ей замолчать, как все тут же и случится. Чужой отвратительный член вопрется в ее тело и начнет там орудовать, разрывая ткани и гордость. Сначала один, потом второй… Страшно не было. Было отвратительно и… обидно. До злых слез обидно, что все происходит именно так. И главное — уже, наверно, ничего не изменишь.

Но не сдаваться же по такой смешной причине, как безысходность? Картинка со знаменитой лягушкой, чья голова уже была в клюве у цапли, но которая при том продолжала сжимать птице горло, не давая себя проглотить, висела в шкафчике капитана Иртеньевой в тренировочном центре уже давно. И она эту картинку любила. А теперь сама оказалась в роли той самой лягушки. Правда, вместо лап, которыми она могла бы вцепиться в чью-то глотку, у нее остался один только болтливый язык. Что бы еще сказать такого, чтобы всем пятки подпалить? Про полуоторванные яйца незнакомца она уже сообщила. Теперь надо растрепать про планы Титуса.

— Правильно говорят: все мужики сволочи. И вы, дорогой дядюшка, из них — первейшая. Сначала замуж звали, обещали дора Несланда ради такого дела на тот свет отправить и всех, кто во фьоре Моберг мешаться будет, тоже, а теперь даже член мне в рот сунуть жалеете.

— Она все врет! — взвыл Титус. — Ничего такого я не говорил!

— Нет, не вру. Чего мне теперь врать-то? Этот гад на место моего отца метил. Причем хотел править не только фьором Моберг, но и Домом Несланд! Я это сразу поняла! Через постель — и в дамки. Все клеился ко мне, за коленки хватал и сексуально ублажить предлагал, пакость хитрозадая!

— Ах ты! — звук пощечины согрел душу Янис-Эль, но веревки это тепло, увы, не растопило.

И все же пока эти двое выясняли отношения и обоюдно обвиняли друг друга во всех смертных грехах, ее саму, по крайней мере, никто не насиловал. Не самая долгая отсрочка, но все же. Продолжая дергать связанные руки и ноги, чтобы еще хотя бы совсем чуть-чуть ослабить свои путы, Янис-Эль мечтала лишь об одном: чтобы развязанный ей спор перешел в поножовщину. Но мечты эти оказались несбыточными. Вскоре словесная баталия утихла, и после этого руки незнакомца вернулись на ее тело, сжимая и тиская. Было больно и по-прежнему жестоко обидно. Быть оттраханной, а после зарезанной, как курица — не та смерть, которой можно было бы гордиться. Янис-Эль выла злобно, дергалась, не обращая внимания на то, что веревки врезаются ей в запястья, и судорожно соображала. Что делать-то?

Она потянулась разумом к мечу. Клинок был рядом, в этой же комнате, но так же недостижим, как луна на небе. Потянулась к метру Шуппе, дору Тарону, Эйсону и пресветлому лиру Бьюрефельту. Ко всем, о ком успела вспомнить. Нет, конечно, не для того, чтобы позвать на помощь. Какая уж тут помощь? Просто в слабой надежде, что ее услышат и поймут. А значит, будут знать о том, что… О чем, черт побери? О том, что она вот-вот умрет в сто сорок пятый, блин, раз?

Как ни странно, в ответ на призыв в ее разум тут же ворвались ответные эмоции, которые сильно, до боли, прошили все существо Янис-Эль, заставив выгнуться и закричать. Сзади засмеялись, и уже знакомый сухой и мерзкий стручок пристроился ко входу в тело.