Пятое Евангелие

Но Петрос понял. Ему потребовалось некоторое время, чтобы настроиться на одну волну со мной и мыслить в унисон, но мы всегда друг друга понимали.

– После того, как Иисус вернулся, – с ноткой отчаяния произнес Петрос, – Он снова ушел.

– А если мама снова уйдет, – не отступал я, – мы будем грустить, но мы же поймем, правда?

Петрос резко отвернулся и соскользнул с моих колен на пол, звучно вытирая ладошками слезы с глаз, показывая, как он расстроился.

– Петрос… – Я присел рядом с ним на корточки.

Если по моей вине он испугается возвращения Моны, значит я проявил худшую свою сторону. Ту часть моей души, которая не способна испытывать надежду. Мое сердце тонуло в тревоге за сына, но ради него же я должен был сделать как лучше.

– Петрос, мне кажется, она не уйдет. Я думаю, если бы она собиралась уйти, то не вернулась бы. Твоя мамочка любит тебя. И что бы ни произошло, она всегда будет любить тебя. Она не станет тебя огорчать. Ни за что на свете!

Петрос кивнул. На ресницах у него лежали росинки слез, но глаза уже высыхали. Именно это он и хотел услышать.

Я развернул его к себе. Его ребра были тоньше моих пальцев.

– Когда она встретится с тобой, это будет для нее невероятная радость. Нет в мире другой такой любви, как любовь мамы к своему сыночку.

Это подтверждала вся наша вера. Самая чистая любовь во всем мироздании – любовь между матерью и ребенком.

Но подавать ему ложную надежду я тоже не хотел. Ни он, ни я не знали мотивов Моны. Я и собственных-то мотивов не знал. Мы с Петросом выстроили свой хрупкий мирок, а появление Моны могло полностью его перевернуть. Сейчас нужно отдавать все силы Симону. Но лишать Петроса этого мгновения я не вправе. Он слишком долго ждал.

– Она может к нам приехать? – спросил сын, потянувшись к телефону. – Пожалуйста!

Последнее слово зияло такой бездонной пропастью, что у меня мороз побежал по коже.

– Мы можем ей позвонить, – сказал я. – Давай?

У него уже лежал палец на кнопке. Ему не терпелось ее нажать.

– Погоди, – сказал я. – Ты подумал, что ей скажешь?

Он без колебаний кивнул.

У меня заныло сердце. Я и не знал, что сценарий этого разговора у него уже заготовлен.

– Тогда хорошо, – сказал я. – Звони.

Но к моему удивлению, он протянул телефон мне.

– Мы можем вместе позвонить?

И я положил палец поверх его пальца, и мы вместе нажали на кнопку звонка.

– Готов? – прошептал я.

Он не в состоянии был ответить, сосредоточившись на гудках.

Мона ответила почти сразу. Словно мы звонили по аварийной частоте, выделенной специально для супергероев. Петрос замер, как завороженный.

– Алекс? – спросила она.

Синие глаза моего сына были широкими, как небо. Я нажал громкую связь и остался всего лишь свидетелем.

– Алло? – сказала Мона.

Петрос испугался. Он не узнавал ее голоса. Вдруг обнаружилось, что в душе у него еще недостает твердости.

Но губы его сложились в улыбку.

– Мама? – выговорил он тоненьким голоском.

Как бы я хотел увидеть сейчас ее лицо!

Из динамика раздался звук. Петрос в тревоге вытаращил глаза. Он не знал, как звучит плач его матери.

– Петрос!.. – проговорила она.

Он снова на меня посмотрел. На сей раз, обращаясь не за ободрением, а за помощью. Я понял, что никакого сценария у него не было.

– Петрос, – сказала Мона, – я так рада, что ты позвонил!

Она тоже подбирала слова. В самом важном деле каждого дня моей жизни, общении с собственным сыном, она оказалась совершенно неопытна.

– Я… Ты сегодня… Что ты сегодня делал? Играл с Babbo? Она говорила медленными, неестественно приподнятыми фразами, словно беседовала с ребенком вполовину младше. Но Петрос уже взял себя в руки. Не отвечая на ее вопрос, он твердо заявил собственную тему:

– Ты можешь приехать к нам домой?

Для нас обоих это оказалось неожиданностью.

– Ну… я не знаю, что… – сказала Мона.

– Приезжай прямо сейчас. У нас есть на обед мюсли.

Она засмеялась в ответ, отчего Петрос растерялся. Он не знал, что его мать умеет издавать такие звуки.

– Петрос, – сказала она, все еще смеясь, – малыш, об этом нам надо поговорить с твоим папой.

О наивная женщина. Она, как рыбка, попала в его сети!

Петрос передал трубку мне.

– Хорошо, – сказал он. – Папа сейчас с тобой поговорит.

Она приехала через двадцать минут. Я мог бы сказать ей, чтобы не приезжала. Но я еще никогда не видел Петроса настолько растворенным в счастье. Отказать ему – все равно что задуть свечи в церкви.

Он побежал открывать дверь, а мне казалось, что я смотрю вслед поезду, исчезающему в темном туннеле. Слава богу, Петрос ни секунды не сомневался.

На Моне был наряд, которого я раньше не видел. Уже не скромный летний свитер, а темно-синее открытое платье. Она была прелестна. И все же, когда Мона опустилась на колени, протягивая к Петросу руки и не зная, примет ли он ее объятия, улыбка на ее лице казалась нарисованной. Ощущая ее страх, сын тоже замешкался, обуреваемый противоречивыми чувствами, а потом неуверенно пошел к ней в объятия. Не произнеся ни слова.

Я мысленно вздохнул с облегчением. Петрос еще слишком мал и не понимает, что такое сожаление, но меня трясло от тревожного осознания того, с какими темными материями мы играем.