Пятое Евангелие

Мона сунула руку в полиэтиленовый пакет, лежавший на полу у ее ног, и сказала:

– Я принесла обед.

Пластиковый контейнер. Ее ответ нашему жалкому обеду из мюсли.

– Подарок, – пояснила она. – Nonna[21] передала.

Бабка Петроса по материнской линии. Я вздрогнул.

Петрос посмотрел на контейнер и сказал, словно можно было поменять заказ:

– Моя самая любимая пицца – «Маргарита»!

– Прости, – удрученно ответила Мона. – Я принесла только «качо-э-пепе».

Спагетти с сырным соусом. Дьявол внутри меня язвительно улыбнулся. Это блюдо, в исполнении ее матери, слишком перченое для Петроса. Достойное начало знакомства с моей тещей. Я-то в свое время успел свыкнуться с ее характером.

– Мы уже поели мюсли, – объяснил Петрос, потом взял Мону за руку и повел в комнату. – Ты сколько можешь остаться? Можешь на ночь?

Мона глянула на меня, надеясь на помощь.

– Петрос, – я погладил его по волосам, – не сегодня.

Он нахмурился. Мое решение ему не понравилось.

– Почему? – спросил он.

К моему удивлению, Мона решила воспользоваться моментом, чтобы показать свою твердость.

– Петрос, мы еще к этому не готовы. Пойми нас, пожалуйста.

Гнев, который расцвел на его лице, был восхитительно чист и невинен. Какие же мы лицемеры! Подари нам любовь, но не сейчас.

– Но я тебе кое-что принесла, – сказала она и снова сунула руку в пакет.

Петрос с предвкушением ждал, но получил всего лишь фотографию в рамке. На ней мы вдвоем смотрели по телевизору футбол. Я поднял его ручонки в воздух, радуясь голу. Мне пришлось постараться, чтобы не выдать волнения, когда я понял, что она хранила эту фотографию несколько лет. Но Петрос забрал рамку у нее из рук, сказал: «Ага, спасибо» – и бросил на ближайший столик.

– Давай положим пасту в холодильник, – сказал я и протянул жене руку.

И когда она передавала мне контейнер, наши пальцы впервые соприкоснулись.

Этот час, проведенный вместе, дался нам нелегко, прежде всего потому, что Петросу слишком все нравилось. Мона чувствовала себя с ним неловко, но Петрос вообще обошелся без перехода, без медленного привыкания к присутствию незнакомого взрослого. Он повел ее в свою комнату и усадил на пол, предложив место рядом с собой. Рассказывал ей пространные истории о мальчиках, которых она не знала и чьих проделок понять не могла, особенно в его изложении на итальянском в стиле потока сознания.

– Тино, который внизу живет. Это в четверг было, только не в этот… Он Джаде сказал, что у него деньги на завтрак, если она трусики ему покажет, он тогда ей все эти деньги отдаст. А она сказала, не покажет, а он все равно стал, а она ему тогда пальцы сломала!

Он играл с машинками, он показывал ей новые бутсы, на которые ему скопил Симон. До конца дня ему надо было успеть рассказать ей целую жизнь.

На его лихорадочность было больно смотреть. В ней отражалась некая двойственность существования, словно он не просто проживал свою жизнь, но организовывал ее, подготавливая к возвращению матери, как куратор подготавливает музей к приему экспонатов. Еще печальнее было видеть упорство, с которым он хотел провести всю экскурсию целиком за сегодняшний вечер, словно убежденный, что другого шанса ему не предоставится. Два дня назад у него исчез Симон. Понимание того, что потери случаются, еще не утратило краски. Как он заснет этой ночью, когда представление окончится? Сможет ли думать о чем-либо, кроме вопроса: случится ли для него «следующий раз»?

Но это потом, а пока он фонтанировал, исполненный решимости опустошить себя до последней капли. Мона устала, пытаясь за ним поспеть, понять все, что он говорит, и к концу визита окончательно капитулировала и просто наслаждалась происходящим.

Наконец, когда Петрос закончил вторую речь о головастиках, я был вынужден сказать:

– Петрос, скоро пора ложиться спать.

Я не собирался этой ночью ночевать здесь. Но у нас был новый замок на двери и бдительность соседей, которые нас любили. И главное, у нас появился шанс заменить плохие воспоминания хорошими.

– Нет! – крикнул Петрос.

– Можно я почитаю ему? – вклинилась в разговор Мона. Он отправился в кровать, исполненный ожиданий. В этой комнате он в страхе прятался с сестрой Хеленой, пока по дому рыскал незнакомец, но, кажется, сейчас на второй план отошло все, кроме мамы.

– Пижама? – напомнил я. – Зубы почистить?

Петрос потащил Мону в ванную, где на раковине валялась старая щетка для волос и два колпачка от зубной пасты. Стаканов не было, мы полоскали рот, набирая воду рукой из-под крана. Наши зубные щетки остались у Лучо, и Петрос невозмутимо достал из ящика старую щетку и сполоснул. Столь яркое свидетельство нашего холостяцкого существования вызвало у Моны лукавую улыбку.

– Надо у вас тут прибрать, – сказала она.

Час, проведенный с нашим сыном, помог ей немного расслабиться.

– Пасту! – сказал Петрос тоном хирурга, требующего скальпель.

– Паста! – кивнула Мона, вручая ему тюбик.