Пятое Евангелие

Так пусть это станет уроком для нас обоих. То, что я делаю для Симона, я сделал бы и для тебя. Есть один закон перед Богом. И этот закон – любовь.

Такая, как эта.

Петрос плакал, а я обнимал его. И отпустил, только когда он заснул.

Сон не шел. В середине ночи я вышел в гостиную и сел на диван. Смотрел в окно на луну, молился.

Перед рассветом я поставил на плиту кофейник. Без четверти семь пришел к братьям-соседям – просить еще раз посидеть с Петросом. Они к тому времени уже встали и помылись. На кухонном столе я поставил сыну любимую чашку с супергероем и пластмассовую бутылку с остатками фанты. Потом написал записку, стараясь выбирать слова, которые он мог легко прочитать:

Петрос!

Я ушел помогать Симону. Вернусь, как только смогу. Если тебе надо будет со мной поговорить, брат Самуэль даст тебе позвонить по его телефону. Когда я приду домой, мы с тобой позвоним маме, обещаю.

С любовью,

Babbo

Я снова посмотрел на слова «когда я приду домой», и у меня перехватило дыхание. Какое счастье оказаться под своей крышей! В этой квартире моя семья жила уже больше двадцати лет. Это единственное место, где я до сих пор чувствовал присутствие родителей. И тем не менее я знал: Бойя может отнять ее у нас. Передать другой семье. Даже Лучо не сумеет его остановить. Бойя может устроить так, чтобы меня уволили из предсеминарии, и тем самым исключить из экономической структуры Ватикана. Мы с Петросом лишимся карточки в «Анноне», по которой покупали еду беспошлинно; наших скидок на бензин, после чего нам придется почти вдвое больше платить за бензин в Риме; нашего парковочного места, так что мы больше не сможем позволить себе машину. Иоанн Павел приплачивал некоторую сумму всем своим сотрудникам, у которых есть дети, и если вместе с работой я потеряю и эту доплату, у нас с Петросом ничего не останется. Моих сбережений хватит всего на несколько месяцев. То, что я собирался сделать, – правильно. Я это знал. Но молил Бога не дать Петросу от этого пострадать.

По пути во дворец меня обгоняли архиепископы на автомобилях с шоферами. Светские люди проезжали на «веспах». Монахини крутили педали велосипедов. Я торопливо перебежал через переход, борясь с ощущением собственной незначительности. На первом контрольно-пропускном пункте жандармы насмешливо ухмыльнулись, когда я сказал: «У меня встреча с кардиналом Бойей». Но позвонили, и я оказался в списках. Меня молча пропустили.

Я вышел на двор секретариата, и у меня громко застучало сердце. Я не знал, куда дальше идти. Джанни говорил про арочную галерею, которая ведет к закрытому дворику и лифту. Но галерею намертво запирали огромные двери. Мне пришлось вернуться и поехать на единственном лифте, который я знал, – внизу, рядом с помещениями секретариата.

Двери открылись, выпустив меня в другой мир. Этим коридорам было пятьсот лет. Их строили с гигантским размахом: двести футов в длину и двадцать пять в высоту. Потолки расписывал Рафаэль. Проходящие мимо священники были сотрудниками секретариата, в прошлом – старосты классов в семинарии, светила своих родных диоцезов, люди, которым изучение языков в Академии давалось не труднее занятий по этикету. И все же многие не справлялись. Здешний принцип жизни гласил: новая дверь открывается тогда, когда выталкиваешь из окна очередного человека. Мне подумалось, что Симон всегда был здесь чужим. Эти священники ему в подметки не годились.

Он уже доказал, что создан для великих дел. Но при первых проявлениях слабости его вышвырнут из окна.

Я подошел к последнему крылу дворца. Часовые на последнем пропускном пункте сделали непременный телефонный звонок. Теперь от Симона меня отделяло шагов сто. И на каждом из этих шагов я старался думать о нем – иначе мысль о моем поступке приводила меня ужас.

У дверей меня встретил священник-секретарь, худой, как посох, и одетый в такую дорогую сутану, что ее ткань переливалась, будто жидкий шелк. Он держал руки сложенными то ли в просительной, то ли в молитвенной позе, к которой прибегают священники секретариата, чтобы не дать посетителям себя обнять. Он едва заметно поклонился, и мы пошли в библиотеку, к встрече с которой меня не подготовил даже дворец Лучо.